Джойс Оутс - Сад радостей земных

Недели три они вместе ходили завтракать в тот ресторанчик; потом однажды застряли в коридоре возле ее шкафчика, куда кое-как, вперемешку затиснуты были книги, тетради, старые шарфы, бумажные салфетки, зеркало в желтой пластмассовой рамке, свитер и пальто Лоретты, – и Кречет попробовал поговорить с ней, как стал бы говорить с Деборой. Рассказывал, как ему всегда неспокойно, поэтому он и курит. Протянул руку, уперся ладонью в шкафчик над головой Лоретты – классическая поза всех парней из его класса, он нарочно им подражал – и легонько постукивал кончиками пальцев по металлу. Лоретта улыбалась, будто готовилась выслушать что-то очень забавное, какой-то хитроумный анекдот. А Кречет неуверенно продолжал: его отец вряд ли ее, Лоретту, одобрит, ведь вот Розмари, подружку Кларка, он не одобряет, а Розмари с Лореттой, в общем-то, похожи; наконец она прислушалась, глаза стали пристальные, колючие, зрачки точно камешки, подумалось Кречету, нет, точно дробинки или крохотные пульки.

– Ты это про что? – сказала она и откачнулась, упористо стала на пятки.

В коридоре темновато, и от этого кажется, глаза ее запали, вокруг них легли глубокие тени. Нет, зря он это затеял – с ней нельзя говорить, нечего и пробовать, только даром растревожишь. Ведь с матерью не поговоришь, и с отцом, конечно, тоже, и ни с Кларком, ни с учителями никогда нельзя было говорить, понятно, что и с Лореттой тоже нельзя, хоть она и ходит с ним рядом и, закинув голову, улыбается ему ослепительной улыбкой… видно, все эти знаки близости вовсе не относятся к самому Кречету и к тому, что занимает его мысли, а просто все так делают, так уж полагается. Раз он это понимает, значит, все в порядке. Даже стало легче на душе. Когда встречаешься с Деборой, ей можно о многом сказать – и она понимает, хоть и не предлагает дружбы и, уж конечно, никакой близости. Но Лоретта совсем другая.

– Да нет, извини, я просто так, – сказал он.

– Я знаю, твой отец богач, ну и что? Ты мне что хотел сказать?

– Ничего. Я ж говорю, это я просто так. Выкинь из головы.

Он ее уже раскусил: нрав у нее не только лукавый, но и податливый; если она ершится, ее всегда можно задобрить ласковым словом, лишь бы оно прозвучало как раз не очень ласково, напротив, погрубей.

Лоретта жила в полумиле от школы, и Кречету не удавалось провожать ее домой: надо было поспеть на школьный автобус. Унизительно, как будто он маленький! Впрочем, Лоретта, видно, не обижалась. Подолгу стояла с ним в сторонке, пока усаживалась в машины толпа «загородных» (тут были всякие ребята – и из поселка, где семьи по пятнадцать человек ютились в жалких лачугах, и ревировские – с огромных богатых ферм, что лежали к северу от Тинтерна); Лоретта прижимала свои книжки к груди, стояла очень прямо: расправит плечи и то и дело кокетливо ими передергивает; а Кречет смотрит сверху вниз на ее заурядную смазливую рожицу и улыбается; оттого, что она тут с ним, ему прибавляется уверенности, сознания собственной значительности, даже вдохновения, что ли. Почему он ей нравится? Почему она выбрала его, отказалась ради него от кого-то другого, от всех других? Право выбирать Кречет всецело предоставлял ей, ему и в голову не приходило променять ее на другую, поумнее. Конечно же, с Деборой он никогда не сумеет заговорить так легко, небрежно, как с Лореттой, а ведь Лоретту он и теперь почти не знает, хотя они уже не первую неделю вместе завтракают и болтают обо всем на свете; Дебору же он знает до тонкости, как самого себя, чувство такое, словно они одинаковые, как близнецы. Но Лоретты можно коснуться, можно ее обнять; на безлюдной лестнице (не слишком надежное убежище) можно ее поцеловать, от волнения повернешься неловко, вы стукнетесь лбами, но это не беда – уж она-то знает, как поступать; она улыбается, как заговорщица, и ничто ее не смущает.

Они встречались в коридоре во время уроков: каждый в условленное время отпрашивался у учителя; обоих очень веселило, что они такие храбрые и так хитро всех одурачили; Кречет с другого конца коридора смотрел, как Лоретта скромненько выходит из класса, и у него кружилась голова: чем он так уж хорош, откуда у него такая власть над ней? Она спускалась за ним по черной лестнице мимо двойных дверей школьного буфета, мимо дверей первого этажа (в дальнем конце первого этажа никаких классов не было), в самый низ, в подвал, ученикам ходить сюда строго-настрого запрещалось, да никого сюда и не тянуло, – и здесь, в темном закутке под лестницей, под таинственный, успокоительный гул котельной и аппетитные запахи, наплывающие из буфета, они стояли, прижимаясь друг к другу, и целовались; и такая она была милая (другого слова он подобрать не умел), что он опять и опять говорил ей об этом и не мог перестать. Их уносило от самих себя, от Кречета и Лоретты, в какой-то туманный и сладостный мир, где все неопределенно, безымянно, где только и есть кроткая, тихая нежность, только и есть что влюбленность. Как легко быть добрым и ласковым, как опьяняет тепло этой девушки – оно ничем не грозит, ничего не требует, оно хочет одного: отдавать… вот бы знать – тем мужчинам, кого обнимала Клара, тоже открывалась эта сладкая, волшебная тишина? Может быть, все мужчины рано или поздно ее находят?