Джойс Оутс - Сад радостей земных

Однажды с глазу на глаз он спросил у матери:

– Ты бога когда-нибудь видела? Или, может, говорила с ним?

– Ты что, спятил?

– Ну, как те люди в Библии?.. А почему же тогда он столько про это говорит?

Клара и Кречет называли Ревира только «он»; некое безликое местоимение, оно и оставалось безликим. А Ревир и в самом деле начал больше говорить о религии. О боге. Это подкралось постепенно, как постепенно человек лысеет, начинает страдать хроническими головными болями или артритом. Клара натянуто усмехнулась, так что стало ясно – ей неловко перед сыном за мужа, и Кречет пожалел, что спросил ее об этом.

– Ты знай молчи и слушай – вот как я.

– А почему люди во все это верят?

Клара просматривала очередной журнал, разглядывала красочные, во всю страницу рекламные объявления. Она вскинула глаза на Кречета.

– Во что верят?

– В бога, в ангелов, в пророков вроде Моисея. Почему люди в это верят?

– Деточка, да почем я знаю?

– Может, они все чокнутые?

– Каждый имеет право верить, во что хочет, – сказала Клара и перевернула страницу. – Может, ему хочется думать, что Роберт теперь на небесах. Ну и пускай.

– Как же он может быть на небесах? – тихо спросил Кречет.

Клара перевернула еще страницу.

– Вот бы хорошо, если б он был на небесах, – сказал Кречет.

– Ну и ладно, может, он там и есть. Когда-нибудь ты сам туда попадешь и опять его увидишь, – сказала Клара.

Кречет хотел возразить – ведь у Роберта больше нет лица, совсем ничего не осталось. Как же его узнать – на небе или где угодно? Он ждал. Облокотился на столик (новый, выложенный мрамором, Клара купила несколько таких столиков, их доставили ни много ни мало из Чикаго) и внимательно смотрел в серьезное, равнодушное лицо матери, а она прикидывалась, будто его не замечает. Порой, думая о Роберте, он ощущал внутри тугой холодный ком. Совсем как в тот памятный день, пока еще ничего не случилось, но он уже чувствовал – вот-вот случится и никак не мог от этого отделаться. После похорон Ревир никогда не говорил о Роберте, ни единого слова не сказал, и как раз поэтому непременно надо было все время о нем думать, хотя от ужаса прошибал холодный пот. Проходил месяц за месяцем, Роберт обратился просто в имя «Роберт», а лицо его вставало перед глазами лишь изредка, в минуты, когда Кречет нарочно старался его вспомнить. Чаще вспоминалось что-то смутное, тело без лица. Кречет мысленно примерял к этому телу другие лица – ребят из школы, Джонатана, Кларка. Что Роберт умер – это он понимал не до конца, но чувствовал: если о нем больше не думать, Роберт умрет еще раз, умрет совсем, навсегда.

– Почему они все из-за этого бесятся? – спросил он вдруг. – Преподобный Уайли прямо бесится… а то, наоборот, плачет.

Уайли был священник лютеранской церкви в шести милях от их дома. Этот маленький пугливый человечек напоминал Кречету морковку: легкие как пух волосы торчком, лицо неживое, оттого что глаз не видно за толстыми стеклами очков, и весь он как-то скучно сужается от плеч книзу, сходит на нет. Кто-то сказал, что преподобный Уайли не по своей воле застрял тут, в глуши, а потому всех ненавидит и самому господу богу вовек не простит… но, может, это была просто шутка. И сам Уайли, и его церковь только наводили на Кречета скуку.

– А ему больше делать нечего. И потом, такая у него служба, – объяснила Клара. И улыбнулась: – Чего ты какой любопытный, во все нос суешь?

Она принялась поддразнивать сына и не отстала, пока он не улыбнулся. Клара терпеть не могла серьезных разговоров. Ему хотелось, чтоб она его приласкала, но мать до него не дотронулась, и он немного обиделся. Сдвинул брови и опять взялся за свое:

– Так ведь для них бог есть. Он их всегда хранит. Может, и правда, как ты думаешь?

– Черта с два. Никого там нет.

– Но…

– Не нокай, – оборвала Клара.

Она перевернула еще несколько страниц, чуть слышно что-то напевая про себя. Кречету послышались странные слова – не то «безлюбая любовь», не то «беспечная любовь», непонятно – к чему, разве это ответ на его вопрос?

– Брось ты про это думать, лапочка, – рассеянно сказала Клара.

Дома она теперь ходит в каких-то старых, потрепанных свитерах – ярко-красных, желтых, голубых. Им так и полагается выглядеть потрепанными, вроде как поношенными. А сама она молодая-молодая. Иногда мажет губы, иногда нет. Когда не подмажется, не напудрится и лицо блестит, она с виду совсем как девчонка из средней школы. Кречет уже в шестом классе, на будущий год он тоже, как Джонатан, будет ездить автобусом в Тинтерн, в объединенную школу. Там, в одном большом уродливом здании, помещаются шесть классов – от седьмого до двенадцатого. Ученики старших классов – совсем взрослые парни. Нетрудно представить себе среди них Клару, где-нибудь в коридоре, в перемену, а вот Ревира тут вообразить невозможно. Ревир совсем другой. Он никогда не был таким молодым. На картинках в Клариных журналах часто попадаются женщины, одетые в точности как она, только они потоньше и лица у них мальчишечьи. А у Клары лицо полное, чуть удлиненное.