Анатолий Иванов - Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе

К Михайловке Федор подошел почти перед рассветом, пробрался задами на свой огород, долго лежал под ветхим плетнем, прислушиваясь. Над деревней стояла мертвая тишина; казалось, что за несколько месяцев, пока он здесь не был, деревня обезлюдела, от неведомой болезни вымерли и люди, и собаки, и вся скотина, всякая живность…

Но нет, петухи, оказывается, не вымерли. Где-то далеко, на другом конце деревни, заставив Федора вздрогнуть, кукарекнул один, ему откликнулся другой, третий… Петушиный звон стоял над деревней минут пять и так же неожиданно оборвался, как и возник.

Когда начало светать, скрипнула дверь в сенцах. Федор узнал этот звук и еще плотнее прижался к земле, намереваясь в случае чего вскочить с земли, перемахнуть через плетень, а там по чужим задворкам снова в лес. Кто-то неслышно вышел во двор, двинулся в дровяник. Вглядевшись сквозь серую муть, Федор узнал мать, бесшумно поднялся.

— Мама…

— Господи?! Кто это?

— Я это…

— Феденька… Сынок! — Мать подбежала к нему, жесткими пальцами начала ощупывать его голову. — А батьку-то… увезли вчерась днем! Эти, жандармы… В Шантару увезли. А где Антошка-то? Что с ним? Рука у него поджила аль нет?

— Тише, мама… Значит, никого тут нету?

— А кому быть здеся? Я да Ванька… Наревелся он вчера, как батьку повезли. Демьян Инютин лучшую бричку запряг, не пожалел… Вся деревня взбаламутилась, чуть не до Звенигоры толпой, сказывают, рестанта провожали. Что теперя будет, Феденька? Антон ушел, что ли, с заимки? Болтают — не нашли его там жандармы эти.

— Ушел… На Звенигоре он, в пещерку мы его с батей спрятали. Голодный, однако, другой день сидит.

— Да как же? Голодом-то? Феденька…

— Тише ты! — прикрикнул Федор на мать. — Я тоже не сытый. Дай чего пожевать. Жандармы уехали, значит?

— Ага, вместе всех Инютин и отвез. Обратно пустую бричку пригнал.

— А сам Кафтанов в деревне?

— Не видно вроде. Бог его знает.

Сидя за столом, Федор чувствовал, как сами собой закрываются от усталости глаза. Есть вроде уже и не хотелось. Пожевав хлеба, он отодвинул чашку с мятой картошкой.

— Глаза слипаются, мам… Я, почитай, две ночи не спал.

— Может, сынок, пересилишь себя да Антошке снесешь чего поесть? — несмело спросила Устинья.

— Не помрет до вечера.

— А может, уйти ему куда от греха подальше? Спрятаться получше? Ты бы обсказал ему все…

— Лучше не спрячешься. Он ведь в Змеином ущелье сидит.

— Батюшки! Сдурели вы с батькой! — побледнела Устинья. — Да ить змеи гремучие заедят…

— Ничо не заедят, мам, — послышалось вдруг из темного угла. Там под рваным тряпьем спал десятилетний Ванька. — Мы туда прошлогод ходили осенью, Федька вон водил. Страху-то я натерпелся! А зря… Спят они осенью, змеюки-то…

— Как ходили? — обомлела Устинья. — Куда ходили?

— В ущелье это. — Ванька сел на своей постели, зевнул, стал протирать кулаками глаза. — Болына-ая, мам, ямина там, мешок такой каменный. Федька показывал…

— Ах ты паразит такой! — рассердился Федор. — Я для этого водил, чтоб ты рассказывал, да?!

— Чего ты? Я только говорю, что не обкусают Антона… И тебе, однако, там надо схорониться. Мне Кирька Инютин вчерась сказывал: «Тятьку твоего рестовали, и Федьку, говорит, вашего зарестуют, ежели поймают».

— Погодь-ка. — Федор подошел к братишке, сел на корточки перед ним. — Еще что он тебе говорил?

— Еще чо? «Еще, говорит, пытать вас с тятькой зачнут, чтобы признались, где Антошка затаился. Скипятят, говорит, чугунку воды да ноги-руки ваши будут туда совать…»

— Замолчи! — Устинья затрясла маленькой головой. — Чего ты слушаешь болтунов всяких? Где это видано, чтобы людей… живьем-то в кипяток?

— Мне что? Он говорил — я слухал. Эта Анфиска толстомясая, которая рядом с Инютиными-то живет, ка-ак ударится в рев. От страха. А я не плакал, потому что не поверил. Только потом уже, когда тятьку повезли, жутко стало… А вдруг да правду в чугунку? А, Федька?

— Врет он…

— Ага, и Анфиска после сказала, что врет. Это когда уж тятьку повезли. «Ты, говорит, не хнычь, брешет все Кирька, токо, если Федька объявится, не сказывай Кирьке…»

— Это почто же? — нахмурился Федор.

— А Кирьке отец последить велел, не появишься ли ты в деревне. Он, соплюха такой, вчерась весь день возле нашей избы крутился. И у меня сколь разов спрашивал, не приехал ли ты с заимки.

— А ты… а ты что?

— Дак тебя не было… Нету, говорю.

— А если бы приехал? Что бы ты? Сказал?

— Со всех ног побежал бы доносить… Еще разулся бы, чтоб легче бежать. — Голосишко его дрожал и рвался от какой-то мальчишеской ненависти. — Он, конопатый гад, фабричными ботинками хвастается. Отец ему нынче купил в Шантаре. Черные, как деготь, с узором на носках, а подошвы желтые… — Ванька помолчал, подумал о чем-то и продолжал: — Носки с узорами, а ровно железные. На той неделе мы в похоронки играли. Мы вместе с Анфиской и схоронились за амбаром. Еще Анна Кафтанова с нами. Он нашел нас да ка-ак пнул меня под зад ботинком своим… «Не хоронись, говорит, вместе с Анфиской». Зараза такая… А к Антону, когда еду понесешь, возьми меня, а? Али давай я один схожу, снесу ему. Я ить знаю, где та пещера… А ты поспи…