Исроэл Рабон - Улица

Когда закончилась первая часть и зажегся свет, народ бурно зааплодировал.

— Да здравствует диктор!

Мои слова переполняли рабочих, особенно теперь, в преддверии всеобщей забастовки. Зал шумел. Все громко говорили о фильме, обо мне и о французской революции. Говорили, спорили, качали головами и размахивали руками. Споры захватили весь зал, всех, кто был в кинотеатре, — мужчин, женщин и детей. Когда в фильме было показано, как массы танцуют на улицах карманьолу, некоторые бледные женщины с горящими, мутными глазами на изможденных, малокровных лицах плакали. Люди вскакивали со своих мест, тяжело дышали, открывали рты и все, как один, начинали петь «Марсельезу». Музыкантов заставили сыграть «Марсельезу» четыре раза подряд, а потом еще и «Красное знамя» [31] Популярная польская песня, музыка К. Богуславского, слова Б. Червенского. Широко известна в русском переводе Г. Крижижановского как революционная песня «Слезами залит мир безбрежный». .

Когда публика начала петь, в кинотеатр вбежал с большими от страха глазами директор и закричал с отчаянием и испугом в голосе:

— Прекратите петь коммунистические песни! Кинотеатр закроют! Я потеряю свой кусок хлеба!

Никто его не слушал.

Когда на экране появлялся Дантон, народ устраивал ему овацию. Ему улыбались и приветственно махали шляпами со светящимися от радости лицами.

— Да здравствует Дантон!

— Да здравствует! Да здравствует! Да здравствует! — три раза повторила публика.

Короля Людовика освистали.

Бегущих аристократов провожали «за границу» насмешками и висельными шутками:

— Мыши!

— Мыши в княжеском платье!

— Эй, постой! Сейчас догоним!

— Дантон, обрати внимание, они удирают!

С Робеспьером случился инцидент. Народ из-за его непривлекательной наружности и полного ненависти сурового взгляда принял его сперва за аристократа. Когда он первый раз появился на экране, народ его освистал.

— Пошел вон, скотина! Убирайся, черт! — шумели в зале, обращаясь к экрану.

Пожилой рабочий вдруг вскочил со своего места, раздраженно взмахнул руками, протолкался к проходу, влез на сцену и встал около экрана.

— Да вы знаете, кто это? — в гневе обратился он к народу, показывая рукой на Робеспьера.

— Скотина! Подручный Людовика!

— Замолчите, невежды! — пожилой рабочий топнул ногой. — Это товарищ Робеспьер, товарищ Робеспьер, поняли? Еще папа Троцкого не родился на свет, а Робеспьер уже был коммунистом! — закричал он с гневом и презрением.

Зал на мгновение притих.

— А ты откуда знаешь? — спросил кто-то рабочего, стоящего на сцене.

— Откуда я знаю? Я хорошо знаю историю французской революции! Я прочитал больше двадцати книг о революции. У меня дома есть книга с портретом товарища Робеспьера. Я его здесь сразу узнал.

— Да здравствует товарищ Робеспьер! — закричали в зале, как бы прося прощения.

Внезапно показ фильма прервался. Зажегся свет. Народ подождал несколько минут, но так как показ картины не начинался, по полу затопали сотни ног. Но фильм дальше не показывали. Народ начал шуметь, кричать, вопить. Несколько рабочих пробились к выходу и выбежали в коридор. Там они увидели киномеханика, который сидел в буфете и пил пиво.

— Почему не крутим картину? — спросили они его строго и с угрозой в голосе.

— Аппарат сломался!

— Не дури нам голову, говори правду, почему не крутим?

Киномеханик замолчал на несколько минут, продолжая пить пиво.

Один из рабочих хлопнул его по плечу и настойчиво сказал:

— Почему не крутим, тебя спрашивают, слышишь?

— Почему? Потому что не велят.

— Мы тебе покажем: не велят. Кто не велит? Директор? Мы велим! Мы платим, а не директор!

Они ухватили киномеханика за руки и за плечи и потащили в будку, в которой находился проекционный аппарат.

— Давай, брат, крути шарманку! — ткнули они ему в аппарат.

Народ не переставал шуметь и топать ногами. Рабочий из будки киномеханика просунул лицо в дырку, через которую показывали кино, и закричал народу в зале:

— Тихо! Тихо! Сейчас будут крутить дальше!

Механик наладил аппарат. Рабочие его заперли и, забрав ключ, ушли в зал.

Картину начали показывать дальше. В зале стало темно.

Директор в отчаянии расхаживал по коридору. Вызывать полицию он не хотел. Он боялся, что, если арестуют нескольких рабочих, на его кинотеатр будет наложен бойкот и он лишится заработков.

Народ продолжал шуметь. Если какая-нибудь сцена в фильме особенно нравилась публике, она начинала кричать киномеханику: