Исроэл Рабон - Улица

Вдруг моя нога споткнулась обо что-то тяжелое, большое, гигантское. Я упал. Как проголодавшийся ребенок чует в ночи запах материнской груди, так я почуял тепло… Я принялся ощупывать руками, пальцами и нащупал что-то шелковистое, мягкое и теплое.

А! — из моего рта вырвался крик радости, и я тяжко, не рассуждая, по-звериному припал к этому чему-то, как к теплому, мягкому лону.

Когда я напряженно вгляделся, я увидел, что лежу на необычайно рослой, огромной тягловой лошади бельгийской породы. Из полуоткрытого рта лошади свисала огромная масса замерзшей исчерна-красной крови, которая начиналась широко, извилисто, кудревато, а заканчивалась по-козлиному остро, как борода ассирийского царя. Лошадь была еще жива, вдыхала и выдыхала из последних, кончающихся сил.

Я прижимался, крутился, переваливался, как сумасшедший, с одного лошадиного бока на другой и поглощал тепло ртом и ноздрями. Лошадь, почувствовав на себе массу моего тела, издала слабый, несчастный, бессильный вздох. Я сунул в лошадиную подмышку свою окровавленную, раненую ногу и прижал к ее теплому брюху свое холодное замерзшее лицо, приник, притулился к ее шкуре. Но мне все еще было холодно. Я дрожал и думал, что погибну от холода.

Вдруг мне пришла в голову дикая мысль, которая заставила меня вздрогнуть. Я издал крик, полный странной, безумной радости, как тот, кто спасся от смерти.

Я на шаг отскочил от лошади, на одном дыхании выхватил свой штык-нож и — трах!

С яростью, сжав зубы, я всадил нож в лошадиный живот. Нож вошел по рукоять.

Ой! — вырвался в воздух тот человечий крик, с каким обрывается человеческая жизнь.

Нет! Я не верю, что умирающая лошадь может кричать как человек! Нет, я в это не верю!

Может быть, это я издал предсмертный крик за лошадь, которую сам же и убил?

Может быть, это я сам издал предсмертный крик за умирающую тварь, у которой уже не было сил кричать?

Поток густой теплой крови плеснул на меня; тепло ластилось ко мне, гладило меня, оно, мягкое и тяжелое, заструилось по моим, сжимающим штык-нож рукам. Тепло струилось по моей груди, по лицу и шее. Со злым упрямством хищного зверя, сжав губы, я из последних сил разорвал ножом, руками и всем телом лошадиный живот и стал выдирать внутренности.

Перед моими глазами стлалась красная тьма. Лошадиная кровь окрасила ночь в красный цвет. Но я тогда еще не знал, что такое кровь. Я резал, рвал и выдирал внутренности из лошадиного живота и швырял их рядом с собой.

Прошло время.

Я был покрыт холодным потом и промок от крови. Лошадиный живот был в конце концов опустошен. Я подпрыгнул от радости, скорчился, потом растянулся на земле и заполз в лошадиный живот.

Мне стало тепло, очень тепло!

Мне было удобно в большом, просторном лошадином животе. Я лег на бок и быстро заснул тяжелым сном…

Я захотел выползти из лошадиного живота, но почувствовал, что не могу, будто я был прибит к внутренней поверхности лошадиного тела. Я рванулся и освободился.

Холодный, острый, зубастый ветер вместе с необычайно жгучим морозом обняли меня как будто железными руками. От холода я остался стоять, потому что невозможно было ступить и шагу. Я развел руки и тут увидел самое страшное из того, что когда-либо видел.

Я примерз к земле. Я с головы до ног был закован в кровавый красный панцирь из бордовой замерзшей крови. Я не мог опустить рук. Они так и остались разведенными в стороны. Мои ноги пристали к земле. Я выглядел как крест.

Боже мой! Я рос из земли как красный, кровавый крест!

Я — кровавый, красный крест, воткнутый в землю.

Я — кровавый крест на белорусской равнине!

Это было ужасно, страшно и призрачно.

В чистом поле, где не было видно ни человека, ни малейшего признака человеческого жилья, стоял я — замерзшее, красное человеческое распятие!

Я был отлит в виде креста из красного стекла!

Я хотел закричать и не смог; хотел заплакать и не смог.

Я чувствовал, что кровавый крест, который заковал меня и прикрепил, как дерево, к земле, медленно убивает меня…

С одной стороны поблизости от меня лежала мертвая лошадь с разорванным животом, из которого торчала моя вмерзшая в кровь фуражка. С другой — валялись вырванные сердце, легкие, кишки и прочие внутренности животного, покрытые, как саваном, серебристым инеем, а посередине, между тушей и внутренностями, стоял живой, кровавый крест.

Как же случилось, что я, который в детстве не мог видеть, как мальчики мучают кошку, собственными руками вспорол живот живой лошади?