— То есть?
Люсьен заказал «как обычно» и, поскольку бросил курить, взял сигарету из ее пачки и щёлкнул её зажигалкой.
— Сбежала мадам Мацкевич.
— Бернадетт?
— Главное, именно когда я решил проституировать перо, чтобы заработать суке миллион.
На мрамор сбросили картонку, фужер demi [14] С порцией пива (франц.).
был запотевшим.
— Куда?
Люсьен выпил половину залпом и утёр усы.
— Я откуда знаю… В Триест как будто.
— Это в Югославии?
— Скорей в Италии.
— Триест?
— Тебя удивляет?
— Далеко…
— Твой Лондон был не ближе. Или ты думаешь, в Триесте не ебутся?
— Не знаю. Про Триест я вообще не думала.
— Вот как?
— Ни разу в жизни.
— А напрасно. Впрочем, я тоже. Только вчера задумался. Когда она мне позвонила с Лионского вокзала. Я даже взглянул в энциклопедию прелюбопытный город.
— А как же Феликс?
— Что Феликс? С Феликсом в порядке. Отвёз в школу, по пути с работы заберу.
— Она сказала, когда вернётся?
— Сказала, что сама не знает. И вернётся ли? Впрочем, спятила как будто не совсем. Предупредила все-таки Мартин. Это тёща моя будет. Из анархистов старого закала. Приезжает вечером, но через пару дней, боюсь, тесть-поляк её востребует обратно. Вот так, Констанс. Вместо полара с тёщей буду ночи коротать. Воспользуюсь этим, чтобы как можно больше узнать о тяжёлом детстве моей жены, которое и довело нас с ней до Триеста. Где сука ловит кайф.
— Кто там у неё?
— Откуда я знаю… — Прищёлкнув пальцами, он повторил заказ. — Судя по обрывкам с вокзала, какой-то славянин.
— Не итальянец?
— Нет. Юго [15] Югослав.
.
— Триест же в Италии?
— Ха! Не говоря про Триест, их и у нас навалом. Поляки, югославы, русские даже — как твой романист. Какое-то нашествие, нет? Варваров на цивилизованный мир. Могла бы и в Париже найти: это ты верно. Жаль, не рекомендовал ей одного — мы его знаем. Примерный антикоммунист, бит [16] Французский эквивалент трехбуквенного слова.
, хотя вряд ли скорострельный, но, уж, наверно, до колена. Нет? А ты не смейся: он с ней, возможно, переспал.
— С кем?
— С кем же… С Бернадетт моей. Случайно не делился?
Констанс мотнула головой.
— Тем более все основания подозревать. Варвары, они такие. Предпочитают делать и молчать. Та, кстати, тоже отмалчивается по его поводу — мадам Мацкевич. Тем самым подтверждая свою природу. А знаешь? Давай и мы переспим.
— Зачем?
— Чтоб в догадках не теряться.
— Ты серьёзно?
— Вполне. А им не скажем. Варварам.
— Если переспим, надо сказать.
— Констанс, я уверяю… Ни в коем случае. За мной ведь очень драматичный опыт. А всё из-за чего? Я говорил . Делился. Хотел быть честным. Невермор! [17] Никогда! (англ).
— У меня другая концепция измены.
— Концепции у варваров, а мы цивилизованные люди. Ты скажешь, а он меня, пожалуй, и зарубит. Топором! Согласно тёмной какой-нибудь концепции а ля, не знаю, Достоевский Фёдор Николаевич.
— Михайлович.
— Тем более… — Люсьен допил второе пиво. — Подумай, Констанс. Надумаешь, звони. А я пошёл.
— На рю Блондель?
— Тошнит при от одной мысли… К дисплею своему.
— Что, кстати, в мире?
— Провались он пропадом… Всё то же. Нацисты поднимают голову повсюду. Пойду. Или ты хочешь пообедать?
— Слишком жарко.
— Не говори. Амбулия, апатия, и утром не стоял.
— Съезди куда-нибудь.
— Куда? Разве что в Триест. И зарубить обоих. Или присоединиться третьим.
— Просто проветриться.
— С тобой?
— Without women [18] Без женщин (англ).
, — ответила Констанс. — И друга своего возьми. А то он мне на нервы действует последнее время.
— Что-нибудь случилось?
— Mid-age crisis [19] Кризис среднего возраста (англ).
. А так ничего. Быт, осложнённый полярностью культур.
— Как можно с русским жить, не понимаю.
— Дело не в том, что русский. Экс-советский! — ответила Констанс. Без предрассудков, но и без устоев.
— В чём, наверное, и шарм?
— Не знаю. Иногда кажется, сама структура личности разрушена. Ни ценностей, ни традиций. Одна только жажда новизны.
— Слишком ты умная, Констанс. А жаль… — Люсьен погасил сигарету, медный браслет на запястье предохранял его от излучения отдела новостей. Проветриться, говоришь? Не знаю. Если belle-mère [20] Теща (франц.).
отпустит…
4.
Осознав, что выбравший свободу советский его герой не способен полюбить Запад, Алексей забуксовал.
Он сидел за своей огромной — только плечами с ней мериться — пишущей машиной, звукоизолировавшись от Европы, данной в ощущениях, с помощью губчатых американских затычек, поверх которых он надевал ещё и наушники для стрельбы, тоже штатовские. На нём была чёрная майка и трусы типа «советские семейные» — отчасти дань ностальгии, отчасти моде, в которую они, осмеянные столько раз, вошли по причинам сексуальной экологии.
Читать дальше