Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

Перед входом в Энергетик он разминулся с «Волгой» легкого на помине начальника строительства. Лобовое стекло новенькой машины было в трещинах рикошет камней, стреляющих из-под колес. Пристегнутый ремнем безопасности Москвин — яйцевидная голова и лицо римской статуи — смотрел прямо перед собой. Осторожничая в виду неровностей, шофер вывозил этого фанатика прогресса под сень струй — в огороженный и охраняемый милицией оазис, который местные низы, конечно, называли « Дворянским гнездом ». Туда им переместили тень, пересадив деревья из уничтоженных кишлаков. Место под солнцем в этом адском пекле каждый мог найти, а вот тени здесь жизненно не хватало. Не говоря о том, что воздух товарищ Москвин загрязнил в сорок раз выше допустимой нормы: добыты на него и эти данные.

Над Энергетиком, на восточном окоеме долины, засветился выписанный лампочками профиль огромной лысой головы с лозунгом под ней: «… ЛАВА ПАРТИИ !»

Электричества на идеологическую работу здесь не жалели, но налицо был дефицит «лампочек Ильича».

Карьеры, свалки и бараки скрылись за блочные дома главной улицы конечно, тоже Ленина. Трудящиеся за окнами ужинали и выпивали. К месту проживания на центральной площади Александр подходил в свете аргоновой вывески. В этой Богом забытой дыре она полыхала синим огнем на трех языках: МЕХМОНХОНА-ГОСТИНИЦА-HOTEL.

Дежурная окликнула:

— Товарищ Андерс! Телеграмма вам.

Он вернулся к стойке, закурил и мизинцем разорвал бумажную перепонку. Прочитал текст и посмотрел на девушку. Это была азиатка, перекрасившая себя в рыжий цвет.

— Уезжаете?

Он кивнул.

— В Душанбе?

— Нет.

— Домой в Москву?

— Еще дальше.

— Уж не в Париж ли?

— В Венгрию.

— Не может быть!

Он показал телеграмму. Что отъезд поезда Дружбы назначен на 21-го апреля.

— Везет же некоторым! — В сердцах она защелкала на деревянных счетах. — Тем более что венгры — любимый мой народ.

— Вы их знаете?

— Не знала бы, не говорила.

— А откуда?

— Вот журналисты… Ну, знакомый был. В Душанбе мне повстречался. Нападающий из сборной по водному поло. Венгры, они на наших смахивают. Скуластые, чернявые и смуглые. Но будут покультурней. Европа! Прилетели, всухую разгромили, сердца поразбивали и домой. Адресок, между прочим, оставил. Приезжай, говорит, в Будапешт, он красивей Парижа. Конечно бы, поехала, только кто меня пустит? А вам вот и на цифры везет… Двадцать один с вас рэ.

Окно он не закрывал, и книга на столе снова покрылась слоем белой пыли. Это был «Коран» в переводе Крачковского. Из местной библиотеки, которая уже закрылась. Гостиничным полотенцем он обтер черный том и спустился. Крашеная мадьярофилка возвращать за него книгу не захотела, но сказала, где живет библиотекарь Зина. Он пересек площадь и в темноте за домами вышел на свет женского общежития — последнего здания перед горой.

Ему открыла азиатка — маленькая, как подросток. Зина была дома, но в данный момент занята. Его привели на кухню. На подоконнике в стеклянной баночке стоял колючий букет — из игл дикобраза. На столе развернутый номер «Иностранной литературы», пепельница с окурками и бутылочка лака для ногтей. «Вы садитесь». С «Кораном» в руках он сел на табурет. Но тут же и отпрянул — стена за ним тряслась. Девушка улыбнулась: «У Зины парень… Вы думали, землетрясение?» Шелковый узбекский халат на ней был перетянут в талии. Она села нога на ногу и задернула колено. Она была босиком. Миниатюрные ступни. Похожая на китаянку, она оказалась учительницей русской литературы. «А вы, я знаю: журналист из Москвы. Надолго к нам?» — «Завтра улетаю». — «Так быстро? Жаль. Не узнаете, как живет здесь молодежь». — «А как она живет?» — «А так, как лично я не могу», — обращала выразительные свои глаза Гульбарг (но можно Гуля) на стену, за которой ухала, оказывается, не только библиотекарь Зина, проваливаясь под напором проходчика Аслама, но и еще две пары на панцирных сетках. «Уж лучше, сказала Гуля, — заниматься онанизмом». Стилист, он был шокирован не только откровенностью. Конечно: сексологию мы изучали не по Фрейду; все же словесница должна бы знать, что в девичьем ее случае уединенная активность к ветхозаветному Онану и богоборческим его извержениям отношения не имеет. «Мастурбацией, — поправил он, не акцентируя. — А на отдельную квартиру есть надежды?» — «Ха! К климаксу, возможно, и дадут… Но и отдельная проблему не решит». — «А что решит?» — «Не знаю, — сказала Гуля, вынимая из шкафчика бутылку узбекского портвейна. — Немного нежности, быть может?»