Анна Гавальда - Луис Мариано, или Глоток свободы

Ее мобильник снова завибрировал. Остатки инстинкта выживания подсказывали ей: не отвечай! Справься для начала с тем, что ждет тебя посреди тротуара!

Нет, это не было умоляющее послание от ее экс-экс-экс-экс-экс, имеющее целью вернуть ее, в который уже раз; это была эсэмэска от Венсана: «Ева приехала. Уезжаем на край света. Спасибо, девчонки». Не успела она ее прочесть, как пришла эсэмэска от Лолы: «Читала сообщение Венсана?»; тем временем Симон, в свою очередь, записывал ту же великую новость на ее автоответчик.

Счастье! Свет! Слава! Gloria Alleluia! Солнечный луч, пронзивший тучи, небесное сияние, улыбка Бога, подмигивание ангелов.

Озарение.

Мать твою, да встрепенись же ты, рохля! Действуй! У тебя есть две руки, две ноги, храброе сердце, любящие родные и вот этот четвероногий клоун, который служит тебе как верный рыцарь. Так чего же ты ждешь, в конце концов?

Она завязала покрепче шнурки, подтянула носки и укоротила ремень сумки, чтобы та держалась за спиной.

— Давай пошли, красавец, пора мотать отсюда… У нас с тобой еще полно дел… Эй, ты, кретин, да подожди же, куда тебя понесло!

Вот так! И где они? А их уже и след простыл.

Никогда еще Гаранс не приходилось мчаться вверх по бульвару Батиньоль с такой скоростью. Она до того запыхалась, что ей пришлось дважды набирать код на входной двери своего дома. Зато Луис Мариано был в замечательной форме и уже приготовился оказать консьержке должные почести. Сама дама куда-то отлучилась, покинув свой наблюдательный пост, но ее мини-надзирательница бдительно охраняла телевизор и коврики своей хозяйки. Любовь оказалась слаще почестей, так что в плане вокала спектакль получился грандиозный. Потом пес разлегся рядом с кроватью Гаранс, восстанавливая силы, пока она упаковывала то, что составляло всю ее жизнь. И если предыдущую ночь она терзалась своей несостоятельностью, то теперь та ее радовала. Такое существование легче распихать по картонкам и мешкам для мусора и выносить не тяжело.

Потом они вышли, чтобы купить губку и жавелевую воду у мсье Рашида, а заодно погасить долг.

— Чито такой? Почему ти мине платить сичас? Ти хорошо знать, чито доверие — она зидесь! — возмущенно объявил он, тыча кулаком себе в грудь.

— Да, но я уезжаю…

— А, вот чито! Ти иметь твой отпуск?

— Да.

— Ти куда ехать? На Средиземний море?

— Нет, я еду в деревню, чтобы выйти замуж.

— Ти шутить над меня, это не есть хорошо, нет…

— И совсем я не шучу. Скоро пришлю тебе фотку моего жениха, вот посмотришь.

— Ти когда приехать назад?

— …

— Ти никогда не приехать назад?

Мсье Рашид уж и не знал, плакать ему или смеяться. Он был счастлив, видя ее счастливой, и грустил, видя ее грустной. Угостил ее миндалем. Потом, буркнув что-то, отвернулся и стал перебирать свои апельсины. Она уже стояла перед булочной, когда он окликнул ее:

— Погоди, моя газель!

Она обернулась.

— Да хранит тебя Аллах!..

Гаранс улыбнулась ему. Она прекрасно знала, что его арабский акцент был чистой липой, чтобы пускать пыль в глаза почтенным буржуа, еще не забывшим времена колониального величия. Вместе со своим товаром он клал на весы немножко южного солнца, все ароматы восточного базара и щепотку алжирской угодливости, — так получалось весомее.

И Гаранс в ответ тоже прижала руку к сердцу.

(Позже она частенько будет вспоминать этот уик-энд с Симоном, Венсаном и Лолой и думать о том, как он отразился на ее дальнейшей жизни.

О том, как их встреча, их бегство, их признания и неудержимый смех — все эти вроде бы мелкие свидетельства их родства — воскресили ее, подарили новую жизненную силу. Не говоря уж об этом псе, который так чудодейственно повлиял на нее, бледную немочь, страдавшую в темной каморке: вернул ей четкие контуры, краски и контрасты мира, заставил ее наконец определиться. Да, она часто будет мысленно возвращаться ко всему этому, но если уж совсем честно, то главным, что она вынесла для себя на этом крутом вираже своей жизни, что тронуло ее до глубины души и что она будет вспоминать всякий раз, как ей понадобятся силы для дальнейшего пути, стали именно эти слова: «Да хранит тебя Аллах!» — таинственные, как проблеск золота под плащом контрабандиста, произнесенные с тем единственным непритворным акцентом, который отличает всех скитальцев, всех чужаков в этом мире, где люди говорят на языке силы и бессовестного обмана. Этот урок стоил кулечка с миндалем. К орешкам она так и не притронулась.)