Эфраим Севела - Мама

— Молчать! — рявкнул старший офицер. — Провокатор! Он хочет вызвать бунт в лагере! Под арест его! На строгий режим! И без права переписки!

Русские солдаты с винтовками наперевес окружают Янкеля и уводят вдоль поникшего, замершего строя пленных.

Старший офицер прошел вдоль строя, выразительно поглядывая на поляков.

— Так будет с каждым, кто вздумает нарушать порядок. А теперь — приятная новость. Не для всех, правда. А для тех пленных, кто родился на той части бывшей польской территории, которая отошла к Советскому Союзу. Уроженцы этих мест объявляются гражданами СССР и подлежат освобождению из лагеря и отправке домой. Жители городов и уездов Львова, Станислава, Луцка, Ковеля, Бреста, Вильно…

По мере перечисления городов в шеренгах пленных то здесь, то там вспыхивают радостью лица счастливчиков. Потом раздался хохот. Старший офицер грозно повернул лицо. Смеялся Заремба.

— Чего ржешь? — остановился перед ним старший офицер.

— Позвольте доложить, пан начальник, — с трудом сдерживая смех, сказал Заремба. — Янкель Лапидус, которого вы отправили за решетку, и совершенно справедливо поступили, как раз родом из Вильно и посему подлежит освобождению.

Старший офицер подумал и ответил:

— Таких мы не освобождаем, а сажаем на хлеб и воду. Ясно?

— Вот отчего я и смеюсь, пан начальник, — расплылся в улыбке Заремба.

— Выходит, его мама будет зря готовить фаршированную рыбу и жареную курочку…

Янкель оброс бородой по грудь и стал похож на старого раввина, в печальных глазах которого воплотилась вся мировая скорбь. По размерам бороды можно судить о длительности его пребывания в тюрьме. Он сидит один, скорчившись, подобрав по-турецки ноги, в маленькой камере с узеньким окошком под самым потолком, закрытым густой решеткой. На нем обноски военной формы.

Скрипит ключ в замке, обитая железом дверь раскрывается. На пороге — надзиратель.

— Просьбы, жалобы есть?

Янкель вздрогнул, очнувшись от дум.

— Есть просьба. Разрешите послать хоть одно письмо маме, в Вильно.

Надзиратель покачал головой:

— Поздно. Пошлешь — не дойдет. Вильно уже не у нас. Немцы напали на Советский Союз. Война.

— Снова война? — недоуменно морщит лоб Янкель. — И немцы уже в Вильно? Что же с моей мамой?

— Откуда мне знать, — с сочувствием сказал надзиратель. — Моя мама тоже попала к ним в лапы… На Украине.

И со скрежетом прикрыл обитую железом дверь камеры.

Этот скрежет переносит Янкеля мысленно в Вильно. Теперь уже скрежещет другая дверь. Та, что ведет в магазин «Горячие бублики. Мадам Лапидус и сын». Дверь сорвана с одной петли. Покосилась. Ветер со скрежетом раскачивает ее, гонит по полу мусор. Пусто в магазине. Черными отверстиями зияют холодные, давно потухшие печи, в которых когда-то при ярком пламени пекла бублики пани Лапидус. Пусто на жердочке, где любил сидеть желтый попугай. Лишь царапины от его когтей остались на дереве.

И чудится Янкелю такая картина.

По пустым, до жути пустым улицам Вильно, где все дома стоят словно слепые, с закрытыми наглухо ставнями, движется, ползет черная, немая толпа. Женщины, старики и дети. С еврейскими лицами. С которых никогда не сходит печать скорби и печали.

Толпа течет неслышно по вымершему городу. И колокольни костелов и церквей пристыжено молчат. И даже дети на руках у матерей не плачут. И от шагов человеческих ног не слышно ни звука. Как во сне. В кошмарном, мучительном сне.

Но вдруг раздался голос, забился над головами еще живых, но, можно сказать, уже мертвых людей. Скрипучий голос. Почти нечеловеческий.

— Здравствуйте! Как поживаете? Как идут дела у еврея?

Над головами, трепеща крыльями, мечется старый желтый попугай, выискивая круглым глазом кого-то.

— Здравствуйте! Как поживаете?

Ожили лица в толпе. Лица женщин, стариков и детей. Очнувшись, глаза следуют за желтой птицей, а она носится над головами, заглядывает в лица, кричит, повторяет одно и то же:

— Здравствуйте! Как поживаете? Как идут дела у еврея?

И совсем как ребенок, вдруг закричала, выискивая кого-то круглым недоумевающим глазом: — Мама! Мама! Мама!

Охранники, сопровождавшие колонну, вскидывают винтовки и начинают палить в небо по мечущемуся над толпой желтому попугаю.

Но сквозь треск выстрелов по-прежнему слышится скрипучий голос неугомонной птицы:

— Здравствуйте! Как поживаете? Как идут дела у еврея? И вслед затем:

— Мама! Мама! Мама!

— Подъем! Вставай!

Надзиратель тормошит спящего Янкеля. Но не строго, а почти дружелюбно. Янкель обалдело пялится на него спросонья.