Леонид Пантелеев - Верую…

Бороться за этот порядок. Но — как, каким способом бороться? Только словом. Проповедью. Убеждением. Кровопролитие, чем бы его ни оправдывали и чем бы ни осеняли — крестом или полумесяцем, — остается кровопролитием и не может не претить душе христианина. Да и всякой доброй душе вообще, ибо душа, по слову Тертуллиана, христианка по самой природе своей.

Упомянув сейчас Тертуллиана, проверил для себя, когда он жил. Этот блестящий карфагенский юрист, живший во втором веке, занялся богословием уже в зрелые годы, после того как принял христианство. То, о чем он писал в своих трактатах, и сегодня, то есть без малого две тысячи лет спустя, звучит удивительно злободневно, трогает и волнует — особенно нас, христиан Восточной Европы и других атеистических государств. Между прочим, он порицал христиан, пытавшихся бегством спастись от мученичества. Он выступил в защиту солдата-христианина, отказавшегося возложить на свою голову венок.

В психологии Тертуллиан — материалист. Чувства не обманывают, все существующее телесно: даже Бог, сотворивший из ничего материю, имеет тело. Бессмертная душа точно так же телесна. Душа ребенка переходит от отца через семя.

Бог един, вечен, свободен.

Бог первее сына, но не по времени, ибо время возникло лишь вместе с миром.

Мир не вечен, а сотворен Богом из ничего.

Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан, умерший в глубокой старости, по принятии христианства служил много лет священником, пресвитером в Карфагене…

Боже мой, как бесконечно давно это было и как близко к евангельским событиям: ведь при жизни Тертуллиана еще доживали свой земной век старики, видевшие (или могшие видеть) Иисуса Христа! А как злободневно звучит все, что он говорил, и все, о чем говорил.

Даже душа, которая переходит от отца к сыну через семя. Не знаю, читал ли Тертуллиана Эрвин Шредингер, но помню, что в самом конце его знаменитой книги «Жизнь с точки зрения физики», где речь идет о непостижимости, физической парадоксальности гена, есть слова о том, что не подтверждает ли этот факт существование бессмертной души?..

Как жаль, что ни один трактат Тертуллиана не выходил на русском языке!

…Запишу мысль, Возникшую у меня минут десять назад и, казалось бы, не имеющую прямой связи с тем, о чем только что говорилось.

Исповедание христианства не может быть комфортабельным.

Тертуллиан осуждал христиан, бегущих от мученичества. Значит, осудил бы он и тех пятидесятников, что нашли себе прибежище под крышей американского посольства.

Да, полный комфорт верующим людям, и духовенству и мирянам противопоказан, — об этом я говорил значительно выше — там, где ссылался на высказывание американского проповедника. Но от дискомфорта до мученичества дистанция очень большая. Когда заходит речь о мученичестве, сразу возникает вопрос о детях. Пускай сажают, высылают в Сибирь — и еще дальше — все семейство: и тебя, и жену, и отца с матерью, и детей, и внуков, но если тебя, и жену, и отца с матерью оставляют в покое, но отнимают у тебя твоих детей и отдают их во власть дьявола — можно ли терпеть и благословлять такие муки?..

Не буду лукавить, у меня нет полного сочувствия к тем сектантам, которые спасаются в стенах американского посольства в Москве. Но как подумаю, что спасают они не себя (или не только себя), но в первую очередь своих детей, души своих детей, — и сразу понятнее становится их позиция, их душевное состояние и мотивы, толкнувшие их на этот бесшабашный, авантюрный поступок.

Говорю, говорю и все ухожу в сторону от главного, уклоняюсь от разговора о Маше. Уж очень больной, болезненный это вопрос.

Да и что скажешь? Вот положа руку на сердце задаю себе вопрос:

— Что лучше: здоровая и безбожница или больная, но верующая?

И с той же искренностью, положа руку на сердце отвечаю себе:

— Если третьего не дано — лучше второе.

Да, денно и нощно молю Господа Бога о ниспослании милости, прошу, чтобы исцелил душу и тело болящей Марии, но и о другом молюсь — чтобы укрепил ее веру, научил законам и заповедям Своим.

— Господи, Отец наш, — говорю я, — вразуми дочь нашу Машу, ниспошли ей благодать Духа Твоего Святаго, научи ее молиться и укрепи — вдвое, втрое, вчетверо — силу этой молитвы!

Верю, что сознательная, из души идущая молитва — уже проблеск исцеления.

Молюсь и утром, и вечером, и днем, и перед работой, и после работы. И каждую молитву свою — и утреннюю, и вечернюю, и дневную — заканчиваю главными, первейшими словами из Молитвы Господней: