Генри Олди - Черный Баламут. Трилогия

Дескать, спешат на кол, отчего изволят беспокоить.

И вскоре через залы и коридоры дворца до них докатился рык престарелого владыки:

— Что?! Сюда их, обоих! Немедленно!

…Грозный угрюмо смотрел на отца с сыном, распростертых на полу ниц перед вечным регентом. Навис береговой кручей, занавешивал взор седым чубом, хмурился. Он чувствовал себя богом. Богом, попавшим впросак. Пренеприятное ощущение…

Мозаичный пол с изображением цветущего луга раскинулся от стены до стены. И казалось, двое усталых путников рухнули в душистые травы, ткнулись лицом в желанный отдых, знать не зная, что над ними уже встала во весь рост судьба.

Грозный чувствовал себя судьбой.

От этого мутило.

Вот он: Первый Колесничий, пожилой сута, обласканный слепым внуком Гангеи. Сейчас он вполне мог бы быть далеко отсюда. Гнал бы себе колесницу прочь от Хастинапура, спасая жизнь и честь, жену и сына, оставив за спиной ненадежную опеку царей и внезапную опалу. Мчитесь, кони, свисти, кожаный бич, в умелых руках возницы от дедов-прадедов, злись во дворце, престарелый регент, кусай губы, срывай гнев на слугах и советниках…

Нет.

Грозный знал, что злиться не стал бы.

Побег с гораздо большей определенностью ответил бы на все вопросы регента, чем самая изощренная пытка. Унеси колесница беглеца, позволь затеряться на просторах Великой Бхараты, и Гангея даже не послал бы следом погоню. Пусть спасает шкуру. Ответ получен, и здесь, в Городе Слона, найдутся заботы поважнее беглого суты.

Стыдно признаться самому себе, но побег Первого Колесничего был бы наилучшим решением… для Грозного.

Регент еле слышно вздохнул и перевел взгляд на голого по пояс мальчишку. На его татуированную спину. На чудные серьги в ушах, чем-то похожие на одинокую серьгу в левом ухе самого регента и в то же время совершенно другие. Странно: даже лежа ничком, мальчишка ухитрялся выглядеть дерзким. Так лежит охотничий леопард — вроде бы и послушен, а все кажется, что сильный зверь делает тебе одолжение. И смотреть на сутиного сына было утомительно: глаза слезились, словно крохотный паучок мало-помалу затягивал взор стеклистыми паутинками.

Вот он: человек, которого Грозный по сей день и вовсе не замечал. Пыль, прах, капля в море, никто. Щенок подзаборный, обласканный взбалмошными сыновьями Слепца, подобно тому, как их отец приветил отца этого бунтаря. Долговязый подросток, который посмел разрушить планы самого регента, удачно избежав ареста и в ответ явившись в темницу за схваченным родителем.

Не смешно ли? — татуированный мальчишка восстал против Гангеи Грозного!

Грозный моргал, сбрасывая непрошеные слезы, загоняя раздражение в самый глубокий подвал души, и думал, что вместо одного ответа перед ним на полу лежат два вопроса.

Первый — послушный до самоубийства, второй — дерзкий… до самоубийства.

Лучше бы они сбежали.

Было бы проще.

За резными дверями высотой в два человеческих роста раздался удар гонга. Смущенный какой-то удар. Робкий. Так скребется в дверь боязливый слуга, опасаясь пинка или чашки в голову.

— Великий раджа Стойкий Государь желает посетить… э-э-э… желает посетить своего родича, гордость кшатрийского рода! — прозвучало снаружи.

— Я счастлив встретиться с великим раджой! — через плечо крикнул Грозный, прекрасно понимая: привратник не зря сбился во время объявления. А мог не сбиться — мог подавиться и умереть от удушья. Безвременно. Раньше Слепец никогда не позволял себе скромного желания «посетить своего родича и гордость…» Раньше это звучало как «иметь счастье предстать перед Дедом Кауравов, наилучшим из знатоков Закона, блюстителем праведности и кладезем благих знаний!»

Впервые регент понял с предельной отчетливостью: его внуки давно выросли, а средний даже успел уйти дымом в небеса.

До сих пор это не ощущалось как реальность.

Да и внуки… так их звал лишь Дед, и то про себя. Для остальных они считались племянниками.

Створки дверей разошлись в разные стороны, и Грозный увидел Слепца. Раджа шел строгий, прямой, тяжелые руки его лежали на плечах двух старших сыновей, и глазенки Бойца с Бешеным прямо-таки лучились ненавистью.

Ненавистью к нему, к Гангее Грозному.

А сам Гангея был счастлив. Лишь сейчас он всем сердцем ощутил, что означает на самом деле несостоявшийся побег Первого Колесничего. Нет, не разрушение предположений, в которые так удобно было верить!.. не преступное своеволие при потакании царевичей, нет, нет и трижды нет! Просто Дед Кауравов слишком привык всегда оказываться правым. Вот и сейчас, когда выстроенный им храм рухнул, он в первую голову почувствовал себя взбешенным, поддавшись губительным страстям, вместо того чтобы оглядеться и успокоиться.