Николай Удальцов - Модель

После молчания, вызванного то ли сложностью вопроса, то ли удивлением от того, что такой вопрос вообще существует во вселенских безднах, казак, которому явно было легче огреть кого-нибудь плеткой, чем отвечать на вопросы, — при условии, разумеется, что он будет уверен в том, что не получит такой же плеткой отмашку, высказал:

— Жизнь существует по Божьему велению.

Не знаю, удивил ли плеточный клоун своим ответом Бога, но меня он почему-то не удивил совсем.

И мы разошлись в разные стороны так быстро, что звяк его консервных орденов был не слышен уже через пяток секунд…

…Однажды мы о чем-то, сейчас уже не помню о чем, разговаривали с батюшкой из Гребневской церкви, а Вова проходил мимо, и, когда, услышав Вовино «Здрасьте», батюшка перекрестил его в ответ, я сказал батюшке:

— Возможно — это самый никчемный из ваших прихожан. — Батюшка перекрестил и меня и пооткровенничал, улыбнувшись при этом:

— Бог нужен и для того, чтобы умные могли смеяться над дураками. — И мне пришлось ответить не тем, что хотелось услышать батюшке, а тем, как есть на самом деле.

Хотя — тоже с улыбкой:

— А для того чтобы управлять дураками, умным требуется не Бог, а дураки.

Углубляться в детали я не стал, потому что не знал, куда заведет нас подобный разговор в стране, где дураками стремятся управлять не умные, а подлецы.

Впрочем, разговор наш был не об этом, и потом я вспомнил — о чем мы разговаривали с батюшкой.

Батюшка интересовался у меня: нужен ли учебнику физики — Бог?

А я у батюшки: нужен ли Богу — учебник физики?

Кстати сказать, разговор этот вышел недлинным, хотя имел перспективу в своем начале — и сводился он к следующему: «Одни думают, что Бог такой умный, потому что учиться ему нечему, а другие понимают, что Бог умный, потому что все время учится».

Но так как я не знал, на чьих ошибках учится Бог — на своих или на наших — разговор остановился, так и не вступив в фазу своего продолжения.

И мы разошлись с батюшкой каждый по своим делам: я — кажется, в художественный салон покупать краски, чтобы писать очередную картину, он — кажется, в брокерскую контору, чтобы покупать в новом микрорайоне очередную квартиру.

Напоследок батюшка сказал мне:

— Только помните, что «дурак» — это не оскорбление, а всего лишь — констатация факта…

…Вообще, издавна появлявшийся у меня вместе с другими окружавшими Бау, тогда и Бау еще не бывшей, сверстниками Вова показался мне настолько мелким явлением, что запомнился только тем, что ничем не запомнился.

Кажется, это был человек, с которым можно было разговаривать, не обдумывая говоримое.

Впрочем, это не самый большой недостаток человека, во всяком случае, до тех пор, пока с ними обоими — и человеком, и его недостатками — не имеешь серьезных дел.

Так уж выходило, что Вова был таким ничтожеством, что даже недостатки у него были мелкими.

На очень большого дурака он явно не тянул.

Очень большой дурак — явление запоминающееся.

Вова был обычным человеческим мусором.

Он был никто; и вряд ли нужно ругать обезьян за то, что из них получились некоторые из нас.

Труд, конечно, создал человека.

Но, когда те, кто поумнее, окончили институты и сделали что-то для того, чтобы их труд стал разумным, Вова повертелся немного вокруг папаши-дальнобойщика, стал работать шофером.

Да и то сказать, время было такое, что всякий, кто ничего не мог большего — шел работать шофером или охранником. А люди, способные на что-то большое, чем охранять или возить чужое, люди, способные создавать свое — уже отличались от тех, кто так и остался в совке, в государстве пролетариев и «простых» людей.

А потом Вова пошел работать диспетчером в «Металл-Завод» — на работу, требующую образовательной школьной семилетки.

Тем самым то ли продолжив эволюцию от обезьяны, то ли — поселив сомнение в том, что трудиться нужно было всем обезьянам подряд.

Впрочем, вряд ли труд виновен в том, что из некоторых обезьян получились люди, на которых без слез не взглянешь.

А может, и взаправду — некоторым обезьянам лучше было бы за труд и не браться.

На этом этапе эволюции Вовины жизненные интересы кончились; и извиняться перед обезьянами за то, что из них получился он, он явно не собирался.

Жизнь Вова читал по складам, и потому думал, что жизнь — явление простое и понятное…

…Как-то раз я спросил своего друга, поэта Ивана Головатого:

— Ваня, ты Первый медицинский окончил, генетику изучал — скажи: почему из одних и тех же обезьян получились и умные, и глупые? — И Иван разъяснил мне: