— Правда, — сказал я; и в моих словах было лицемерия не больше, чем в любых словах о правде.
Не признаваться же мне было в том, что я такой старый, что иногда делаю ошибки, устаревшие еще в прошлом тысячелетии — думаю, что то, что делают люди — хоть иногда можно понять.
— А вы уверены в том, что все ваши… — очевидно, собираясь произнести слово «люди» и понимая, что это не вполне подходящее слово, она сказала: — … граждане доросли до демократии?
— Если мы не доросли до демократии, значит, мы не доросли до своего времени.
— Почему?
— Потому что в наше время только демократия создает страну, которая нужна людям. Все остальные системы создают страны, которые нужны власти.
— Далеко не все в вашей стране думают так.
И не всегда ваша страна поступает так, как вы говорите.
— Когда я вижу, что моя страна поступает лучше, чем я — я подстраиваюсь под страну.
А когда страна поступает хуже, чем я от нее жду, додумайте сами, что происходит.
— А вы не боитесь, что вас посчитают нескромным? — задав этот вопрос, девушка контрольно улыбнулась, ожидая, что я смогу сказать в защиту своей скромности.
И я защитился самым простым способом:
— Я больше боюсь оказаться хуже, чем судьба, которая мне досталась.
— Вы критикуете и свою страну, и свою эпоху?
— Значит, я одинаково небезразличен и к первой, и ко второй…
— А вам не кажется, что такие взгляды вносят раскол в единство вашей страны? — Она ждала ответа на свой вопрос; и мне пришлось неответить, потому что ответ был слишком очевиден для меня и неочевиден для очень многих. А значит, я не мог рассчитывать на взаимопонимание: «Какое, к черту, единство, если половина страны за Сталина, а вторая половина стыдится того, что среди ее соплеменников есть первая половина».
— Вы уверены в том, что знаете о своей стране правду, а не выдумку? — она вновь задала мне вопрос, на который я неответил вновь.
Дело в том, что ложь о моей Родине была мне неприятна, как и всякая ложь.
Но правда о моей Родине была мне еще неприятней…
— … Похоже, вы оппозиционер и интеллигент… — сделала моя все более новая знакомая свой вывод из моего молчания.
— Да, — ответил я, хотя мне было не вполне понятно: как можно быть похожим на оппозиционера и тем более — быть похожим на интеллигента.
— А вы не боитесь?
— Нет.
— Почему?
— Потому что предполагаю у власти зачатки мозгов — если она уничтожит интеллигентных оппозиционеров, то останутся только неинтеллигентные оппозиционеры.
— Какие-какие? — уточнила она свой вопрос, и я уточнил свой ответ:
— Оппозиционеры с вилами…
…О том, что власть вообще не думает о том, что я есть, — мне говорить не хотелось.
Да это и не имело смысла.
Просто я это знал — если в двадцать первом веке людям самим не позволяют выбирать даже такую мелочь, как губернатор, значит, для власти люди не существуют.
Впрочем, и такая власть существует для себя, а не для двадцать первого века…
— …Может, вы еще и либерал? — Девушке явно хотелось знать обо мне больше, чем я сам знал о себе.
— Да, — сказал я.
— А это — почему? — Вопрос, заданный мне на третьем этаже Дома художников, был очень сложен, потому что на него было много очень сложных ответов.
И только один очень простой ответ:
— Потому что я — нормальный человек.
— Либерально — означает человечно, — мог бы добавить я, но это добавление показалось мне настолько очевидным, что было даже лишним.
Разговаривая с девушкой, я, сосредотачиваясь на ее вопросах и своих ответах, незаметно для себя отключился от всего происходящего вокруг.
Словно в зале не было ни людей, ни картин.
Кроме человека, стоявшего рядом со мной.
И это тоже была картина.
— Нормальный человек… Интеллигент…
Но ведь интеллигенция всегда в меньшинстве? — Это был ее то ли вопрос, то ли просто размышление; и я, не поняв, что это было, — ответил не размышлением, а ответом:
— Все лучшее на свете создано меньшинством.
Большинство просто пользуется тем, что меньшинством создано.
— А зачем вообще нужна интеллигенция? — молодая женщина продолжала размышлять вслух; и мне ничего не оставалось, как ответить ей тем же:
— Интеллигенция ограничивает возможности страны стать подлой.
— А культура?
Мне казалось, что подлость ограничивает не политика, а культура.
Конечно — если культура настоящая.
— Настоящая культура отучивает от подлости людей, населяющих страну…
— … Вы женаты? — довольно неожиданно спросила она, переведя стрелки нашего разговора на иные пути дальнего следования.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу