Хосе-Мария Гельбенсу - Вес в этом мире

Не знаю… Недолго… Я не могу… И потом, не так уж много мне нужно тебе рассказать. Я приехала, только чтобы обрести… то, что я сказала тебе: хоть немного порядка. Дело тут не во времени, я и сама не знаю, что мне нужно. Пожалуй, вот: выговориться и посмотреть, что из этого получится — вдруг что-нибудь изменится или я взгляну на все другими глазами, понимаешь? Как писатель: он пишет и словно бы раскладывает перед собой на бумаге то, что его мучает.

Ну, я в таких вещах не разбираюсь, это тебе тут карты в руки. Так, значит, мне предназначена роль бумаги?

Да ладно, не придирайся. Роль бумаги! А кроме того, ни ты, ни я никогда не писали — я имею в виду, литературных произведений, — и не знаем, как это бывает; нам приходилось только быть читателями.

Да, и притом, несомненно, читателями, которым чтение дало очень много. Я учил тебя, ты учишь своих учеников, кто-нибудь из них будет учить твоих детей… Однако литература — вещь более благодарная, чем философия, а я потерял тебя очень быстро…

Какой ужас, какой ужас, замолчи; ты становишься нудным, впадаешь в дурной тон, а в конце концов, не исключено, впадешь еще и в пафос, и это будет хуже всего. Хотя, может, ты всегда был таким — просто сейчас, когда мы так давно не виделись, все бросается в глаза, и я теперь замечаю это.

Тогда в твоих глазах я стоял на пьедестале…

Да нет же, нет, и давай сменим тему, в данный момент твои шутки совершенно не кажутся мне забавными, прости, но мне не до них.

Приношу свои извинения. Я просто старался избежать серьезного разговора — прежде всего потому, что уже поздно, или, иначе говоря, сейчас слишком поздно, чтобы начинать заниматься чем бы то ни было. Скоро наступит время ужина, а я, хоть одинок и немощен, человек не бедный, так что приглашаю тебя прямо сейчас пойти перекусить, потому что здесь нет никакой ночной жизни, и в тот час, когда вы в Мадриде садитесь ужинать, тут мы не найдем ничего, кроме безлюдных улиц и запертых кафе. И, наконец, еще вот что: вопреки общему мнению, о важных вещах следует говорить ранним утром, именно тогда я соглашусь выслушать то, что ты мне расскажешь о себе, — возможно, после завтрака, на восхитительной прогулке по ковру из сухих листьев. Завтра посмотрим.

По-моему, план великолепный.

Как поживает твой муж? И твои сыновья?

Очень хорошо. Ну, ты ведь знаешь, хорошо во всех отношениях не бывает никогда, но — да, очень хорошо. У всех нас. Ты не поверишь, но об этом я тоже должна тебе рассказать. Если бы все проблемы заключались только в этом — чтобы все поживали хорошо. Не будь все хорошо, может, у меня не возникло бы той проблемы, которая есть сейчас. Бывает же такое… Но в общем и целом то, что касается дома и семьи, у меня, да, в полном порядке. Только у меня не сыновья, а дочери.

Их по-прежнему две?

Две.

Две дочери, надо же. Их отцу повезло — будет жить, как у Христа за пазухой: две женщины, которые будут возиться с ним всю жизнь. Дочери никогда не покидают отца.

Не говори глупостей. Дочери покидают отца, когда этот отец зануда. Тебя бы они покинули наверняка, даже не сомневаюсь, и жили бы в свое удовольствие вместе с матерью, которая тоже бросила бы тебя и считала бы, что все они вырвались на свободу… О господи, прости: похоже, я ляпнула страшную глупость.

Да нет. Никакой глупости. Боюсь, я снова начал, как ты говоришь, интересничать. Забудь об этом. Сара умерла, детей у нас не было, так что все в порядке.

Да, однако напоминать тебе о Саре таким образом… Прости, мне правда очень жаль.

Не переживай. Сожаление приводит к печали. А твой приезд — радость для меня, он приободрил меня, даже взволновал. Это хорошо. А кроме того, ты сама знаешь, время выметает все углы. Теперь я думаю только о себе; не могу сказать, что результат меня очень вдохновляет, но я думаю о себе — о том, что есть, и о том, чего нет. То-то я сделал, то-то не сделал, то-то мог сделать… Кризис возможностей, пересмотр их. Один из способов предаваться воспоминаниям: еще не так, как в старости, но до нее уже только последний шаг. Старик вспоминает по-другому: он не задает себе вопросов, не спорит сам с собой — он просто изо всех сил цепляется за возможно большее количество фактов, событий, подробностей, которые еще хранит его память. Наверное, это страшно, как ты думаешь?

Нет. Не думаю, что это страшно. Ведь они хотят именно этого, разве нет? А раз так, по-моему, это хорошо.

Боюсь, я плохо объяснил. Я имел в виду, что это страшно для меня, мне совершенно не хочется оказаться в такой ситуации, понимаешь?