Эмма Хили - Найти Элизабет

– Она умерла у меня на руках, – проговорила мама, когда врачи пытались переложить маленькую фигурку, все еще завернутую в нашу простыню, на носилки.

Несколько минут мы все смотрели на дорогу, хотя она уже давно была пуста. Первой из нас стряхнула с себя оцепенение миссис Уиннерс. Она потерла руки, глянула на небо, будто спрашивая, не будет ли дождя, и через какое-то время пригласила всех нас к себе на чашку чая.

– Рано или поздно это должно было случиться, – произнесла она, усаживая нас в своей комнате. – Она постоянно выбегала на дорогу. Выскакивала перед самым автобусом.

– Ее сбил не автобус, – возразила мама, – а «моррис».

Миссис Уиннерс заметила, что не видит существенной разницы. Она зажгла небольшую электроплитку и, перед тем как разлить чай, набросила шаль на плечи маме. И тут только я увидела, что та дрожит. Я спросила ее, в чем дело, но миссис Уиннерс скорчила многозначительную гримасу, покачала головой и приказала мне замолчать.

– Что это у тебя там? – спросила она, кивнув на мой сжатый кулак.

Я поставила чашку на стол и наконец-таки разжала кулак, в котором держала подарок безумной женщины. Это был цветок кабачка, сухой, увядший и уже рассыпающийся, похожий по форме на трубу старого граммофона.

– От той женщины? Судя по виду, цветок кабачка. Истинное сокровище. И зачем же она тебе его дала?

– Цветы кабачков съедобны. Так же, как настурции. Но я думаю, что она дала его мне потому, что выкопала кабачки в саду одного садовника-любителя, – попыталась объяснить я. – Однажды он чуть не застал ее за этим занятием. Она выкапывала их, как раз когда я проходила мимо. И она знала, что я ее видела.

Я вспомнила, как тот человек в темноте звал на выручку своих соседей и ощупывал камешки наверху забора.

– И что же, таким способом она захотела признаться в содеянном? Ну, уж точно у нее были не все дома!.. О нет, нельзя плохо говорить о покойниках. По крайней мере, по-своему она была честной. Да я и сама неравнодушна к кабачкам.

– Их помогал сажать Фрэнк, – заметила я, обращаясь к маме и полагая, что она может как-то отреагировать, если этот факт имел для нее значение. Но мама только кивнула и прошептала, поглаживая теплую чашку, но не притрагиваясь к чаю:

– Бедная женщина… Она рассказывала о своей дочери. Она говорила мне, что мы обе потеряли наших девочек. Я думаю, что она имела в виду Сьюки. Вряд ли ей что-то было известно обо мне. Ведь она мало что по-настоящему понимала. Но она часто говорила о наших девочках.

– По-моему, это просто обычный бред, – заметила миссис Уиннерс.

– Нет, – отозвалась мама. – Она знала, кто я такая.

– Это только на выходные, мама. В понедельник утром я обязательно приеду и заберу тебя домой. Мама, ты меня слышишь?

Я ничего не отвечаю. Мы находимся в маленькой комнате с простенькими жалюзи и искусственными цветами в вазе. Я чувствую сильный запах дешевого соуса и какого-то дезинфицирующего средства. Хелен стоит, наклонившись, у кровати, на которой я сижу. Она говорит, что скоро вернется, но я понимаю, что она лжет. Я знаю, что она собирается оставить меня здесь навсегда. Я уже пробыла здесь много недель.

– Всего две ночи. И тебе разрешат здесь немного поработать в огороде.

– Я не люблю огороды, – отвечаю я и сразу же начинаю злиться на саму себя за то, что вообще с ней разговариваю.

– Нет, ты любишь, я знаю, что тебе это нравится. Ты постоянно спрашиваешь меня о том, как сажать овощи, и, когда мы дома, ты очень любишь копаться в земле.

Я помню, что на сей раз ни в коем случае нельзя отвечать. Она снова лжет, я никогда не любила никакие огороды. Я совсем не похожа на свою родную дочь. Это ей нравится в любую погоду выходить на улицу, указывать всем, где нужно копать землю для своих прудов, или объяснять, какая почва лучше подходит для выращивания овощей. Мне-то она никогда ничего не объясняет. Она ведь не считает, что мне тоже нужно знать, на какую глубину сажают семена кабачков и насколько глубоко прорастают их корни. Но сейчас я не стану у нее ничего спрашивать. Кроме того, комната уже пуста, в ней осталась только я. По-видимому, Хелен ушла, и я сижу здесь в одиночестве. На стене висит реклама. «Добро пожаловать в Кибл-Хаус». Это дом престарелых, и я никак не могу понять, почему я в нем оказалась. Я смотрю на свои записи и обнаруживаю, что его название и адрес написаны на кусочке розовой бумаги. Кибл-роуд. Здесь у меня когда-то была знакомая. Но она умерла, и имени ее я уже не помню. Наверняка не Элизабет, совсем другой человек.