Сергей Малицкий - Каждый охотник (сборник)

— Да плевал я на двери! — машет рукой Васька. — Перед такой можно и пооткрывать, не переломился бы. Не тот я! Она смотрит на меня своими глазищами, а видит не меня!

— А кого же? — не понимает Колька. — У нее, правда, зрение так себе, очки раньше носила, но так она ж в линзах!

— А! — кривится Васька и хлопает дверью.

Через месяц он женится на другой подружке Машки, такой же округлой и веселой, прибавляющей по килограмму от каждого укуса.

Тамара выйдет замуж через пару лет. Очарует несуществующей арфой темноволосого красавца в дорогом костюме. Не говоря лишних слов, поблескивая зрачками, уведет его от жены и маленькой дочки. Да не просто так уведет, а вместе с квартирой, машиной и сытной должностью на государственной службе. Уведет, да не удержит. И сына ему родит, и улыбаться научится, и брови вскидывать на каждое его слово, а все одно — не удержит, словно выдала ему какой-то секрет, который знать тому не следовало никак. Потом снова найдет кого-то, опять потеряет, словно каждый следующий ее мужчина рано или поздно примется мстить за предыдущего. Так и будет сверкать зрачками, пока вдруг не столкнется у магазина с Васькой. Тот откроет дверь дорогой машины, сунет на заднее сиденье пакеты с покупками, оглянется и зажмурится, онемеет, примется ерошить ежик уже тронутых сединой волос. Она окажется все той же, не изменится нисколько, разве только не протянет ему руку, а просто подойдет, прильнет, прижмется, запустит руки под полы пиджака, втянет тонкими ноздрями запах дорогого одеколона, заплачет тихо и безнадежно.

Васька вывезет ее за город, остановит машину в березовом перелеске и, откинув сиденье, помолодев на пятнадцать лет, станет наслаждаться ее телом, на которое не действуют ни сладости, ни годы. Тамара будет улыбаться и с закрытыми глазами, и с открытыми, и даже позволит себе пискнуть несколько раз, и соединить на крепкой Васькиной спине не только руки, но и ноги. А когда он подъедет к ее дому, чтобы она смогла переодеться, и уже станет прикидывать, что жена вернется с юга только через неделю, сын у бабки, и что все у него как-то в жизни на самом деле наперекосяк, и может еще измениться к лучшему, потому как все Васькино нутро будет захлестывать какая-то то ли музыка, то ли почти уже забытый хмель, она остановится у дверей подъезда.

За секунды перед этим Васька выпустит ее из машины, чуть ли не возьмет на руки, поцелует и, прошептав на ухо, — давай быстрее, — будет поправлять разбросанные по салону пакеты, как вдруг она остановится у подъезда. Остановится и будет ждать. Ждать, что Васька метнется к ней и откроет дверь. Васька вытрет со лба пробивший его холодный пот, покачает головой, сядет за руль и уедет.

2009 год

— Можно я тебя поцелую?

Валька смотрит на Серегу удивленно. Он знаком с ее мужем. Васька отличный парень. А Серега так себе. Точнее, он хороший, но непутевый. Не однажды она промывала ему косточки с Иринкой, женой его, своей лучшей подругой. Однако занес ее черт к нему в мастерскую, не могла сама, что ли сходить Иринка за шампурами. Вот они, в руке у Сереги. Он высокий, смотрит на нее сверху, и она не маленькая, но вынуждена поднимать голову, чтобы широко раскрытыми глазами изображать удивление и выдерживать паузу, которая ничего кроме — «Да! Да! Да! Да!» обозначать не может.

Неужели вино ударило в голову?

Ничего нет в Вальке особенного. Только губы. Еще года два назад, когда Васька позвал их с Иринкой на день рождения, и Валька суетилась в тесной прихожей, принимая куртки, раздавая стоптанные тапки и встречая каждого гостя торопливым чмоканьем, Серега столкнулся с уголком ее рта. С ее губами. Они оказались мягкими и податливыми. В уголке ее рта оказалось больше нежности, чем во всей пышущей страстью спортивной Иринке. Впрочем, он не сравнивал. Он не сравнивает. Он просто едва не захлебнулся. Сердце оторвалось и упало. Никакой любви. Никакого увлечения. Ничего. Только жажда. Голод. По этому уголку рта. По мягкости и беззащитности, смешанной со встречной жаждой. Поэтому так отчаянно и вдруг это: — Можно я тебя поцелую?

И пусть потом рука скользнула по груди и бедру, главным остались губы. Разве напьешься за три секунды? Голос Васьки в коридоре. Помада к губам. Серега к машине. Нырнул под днище, проглотил, запомнил вкус. Замер, задыхаясь.

— Ну, где вы там?

— Да здесь мы! Серега, ну ты найдешь шампуры или нет?

— Ну, вы даете, шампуры под машиной прячете!

Ушли. Надо вылезать, мыть руки, сбрасывать робу и в сад, где играет музыка, дымятся угли, и Васька не замечает, какие губы у его жены.