Колум Маккэнн - Танцовщик

Я начала носить шаль, придерживать сгибом локтя воображаемый сверток, касаться другой рукой пустоты, делая вид, что несу завернутого в одеяло ребенка.

Пятидесятый день моего рождения я провела, возясь с одним-единственным стихотворением, до ужаса антифашистским памфлетом, в котором народы, просветленные и темные, безрассудно неслись под грозой по полям и буеракам. Стихотворение имело явственный политический привкус, однако я начинала понемногу думать, что оно относится непосредственно ко мне, навоображавшей какого-то там ребенка. Если ты молода, то можешь и после двух выкидышей позволить себе питать некие амбиции, относящиеся к Партии, Народу, науке или литературе. Однако я давно их отбросила, и теперь свет, проникавший в мою душу, был не более чем фантазией о том, что я еще могу сотворить нового человека.

Ребенок! Смеха достойно. Я не только прожила на белом свете полвека, но и не познакомилась после развода ни с одним мужчиной. Я потопталась по комнате от стены к стене, от зеркала к зеркалу, потом вышла из дому, купила на рынке себе в подарок пакет мандаринов, но даже слущивание их оранжевой кожуры казалось мне, сколь это ни абсурдно, связанным с моим желанием. Отец когда-то рассказывал, как в его лагерь пришел полный вагон огромных бревен, которые заключенным надлежало разрубить. Он входил в бригаду из двенадцати человек. Лето стояло ужасно жаркое, каждый взмах топором был пыткой. Отец рубил ствол и вдруг услышал удар металла о металл. Наклонился и увидел застрявший в древесине, похожий формой на гриб, кусок свинца. Пулю. А сосчитав годовые кольца, отделявшие пулю от коры ствола, получил число своих собственных лет.

— От себя не уйдешь, — сказал он мне годы спустя.

Одним весенним утром я на трамвае поехала в пригород, где работала в детском доме моя знакомая, Галина. Когда я опустилась в ее темном кабинете на стул, она приподняла одну бровь, нахмурилась. Я сказала, что ищу работу — в дополнение к переводам. Вряд ли Галина поверила мне. Желание возиться с сиротами считалось странным. В большинстве своем они были слабоумными или хронически нетрудоспособными. Над столом Галины висел на стене листок с отпечатанной на нем пословицей, по ее словам, финской: «Треск, с которым валится дерево, — это его просьба о прощении за то, что оно сломалось». Я убеждала себя в том, что поездка сюда — это просто попытка сбежать хотя бы на полдня от испанских стихотворений. Но я также слышала кое-что о женщинах моего возраста, которые открывали семейные детские дома. Совсем небольшие, иногда всего на шесть детей, и государство выплачивало им нерегулярные пособия.

— Так ты в университете больше не работаешь? — спросила Галина.

— Я развелась.

— Понятно, — сказала она.

Из глубины дома долетал детский плач. Когда мы покинули кабинет, нас обступила стайка мальчиков — остриженные наголо головы, серые тужурки, красные болячки у губ.

Галина провела меня по территории детского дома. Раньше в этом здании находился оружейный склад, теперь его ярко окрасили, из крыши торчала длинная дымовая труба. Учебные классы сложили из шлакобетонных плит. Сидевшие в них дети пели хвалебные песни своей хорошей жизни. В саду стояли качели, всего одни, каждому ребенку разрешалось в течение дня полчаса покачаться на них. Служащие дома попытались построить в свободное от работы время детскую горку, но дела до конца не довели, и теперь скелет ее возвышался за качелями. Тем не менее трое мальчиков ухитрились залезть и на нее.

— Здравствуйте! — крикнул один из них.

На вид ему было года четыре. Он спустился с горки, подбежал к нам, поднял руку, чтобы почесать поросшую мягким пушком голову, — на ней уже начали отрастать сбритые волосы. Голова казалась слишком большой для его крошечного тельца. Глаза у мальчика были огромными и странными, словно скособоченными, лицо ужасно худым. Я спросила, как его зовут.

— Коля, — ответил он.

— Вернись на качели, Николай, — сказала Галина.

Мы пошли дальше. Оглянувшись, я увидела, что Коля снова забирается на самодельную горку. Солнечный луч высветил темную щетину на его голове.

— Он откуда? — спросила я.

Галина коснулась моего плеча и сказала:

— Ты бы не привлекала к себе излишнего внимания.

— Мне просто интересно.

— Нет, правда, будь поосторожнее.

Работу в детском доме ей дали после отчисления из университета. Годы проехались катком по ее лицу, меня поражало, каким оно стало вялым, неопределенным и, в общем-то, похожим на мое.