Анна Матвеева - Девять девяностых

— Майя, вы можете поговорить с администратором? В номере рядом со мной кто-то смеется всю ночь.

— Конечно, я поговорю. Можете не волноваться об этом.

Она действительно принялась беседовать с администратором — теперь на смену заступил блондин с осветленной, как носили лет пять назад, челкой. Блондин сосредоточенно хмурился, слушая Майю, а Максим в изначальном смысле слова немцем сидел на диванчике, разглядывая картину в раме. Там был изображен конь чистых кровей и пышных статей. Каждый мускул был прорисован художником так любовно, что картина могла сойти за учебное пособие для ветеринаров.

— На йа, можно идти в номер.

— А что он сказал?

— Сказал, что рядом с вами никто не живет. Там темная комната, кладовка, которую открывают очень редко.

— Но там смеются!

— Максим, вы впервые за границей, и сразу — в Швейцарии. Я думаю, вы слегка возбудились из-за этого.

Или она не слишком хорошо знала русский, или, напротив, знала его слишком хорошо.

— То есть комнату мне не поменяют?

— Сейчас я поднимусь вместе с вами, и мы послушаем, кто и как там смеется. А потом примем решение, гут?

Она уговаривала его как маленького. Даже за руку зачем-то взяла. Ладонь мягкая и белая, словно булочка. Булочки! В номере у него лежит сокровище — пакет, набитый утренними лакомствами. Макс поспешно вызвал лифт, он тут же явился, узенький, как девочка. Пока они ехали, Перов вынужденно разглядывал Майину прозопопею, размышляя о том, что, если она подпрыгнет, лифт совершенно точно остановится. И они застрянут.

Но девочка-лифт остановилась на нужном этаже, и Макс и Майя ступили на красную, в гамме Элоизы, ковровую дорожку.

Там опять было тихо. Майя показала пальцем на дверь комнаты смеха — Максим кивнул, что да, та самая. Ему вдруг стало ясно, что никаких звуков они сегодня не услышат. Майя решительно постучала в дверь — но открылась другая, 15-й номер. Кружевная дамочка, наряженная сегодня в тяжелый твидовый пиджак, нахмурилась при виде Майи, но всё равно кивнула и поздоровалась:

— Халло.

Максим вспомнил, как в детстве играл с девчонками в «Стоп, хали-хало». Девчонки почти всегда уговаривали его, хотя ему самому эта игра казалась глупой. Такой уж он был — делал даже то, что не нравилось, если хорошо попросят.

Опять шипело масло немецких слов, Майя и соседка говорили так долго, что Макс заскучал. Он открыл дверь и ахнул — пакет, на который он так рассчитывал, был пуст и валялся на полу. На столе грустно блестела бутылка водки, недопитая со вчерашнего дня.

Майя вошла следом, улыбнулась. У нее была привычка — Макс заметил это еще в кафе — прижимать пальцами ушные мочки. Она проверяла, на месте ли сережки, но выглядело это так, будто Майя приводит в действие какой-то сложный механизм.

— Соседка говорит, что здесь никого не было, что никакого смеха она не слышала и что ты — странный.

На этих словах швейцарка еще раз улыбнулась. И расстегнула кофточку.

— Я бы выпила, — призналась она. — У тебя там водка, да?

Максим вытащил из сумки то, что осталось от колбасы. Наливая водку, он вдруг вспомнил, как Мишган Кердаков однажды следил в «Эркере» за розливом ликера. Ликер распределял по рюмкам бережливый Петрович. Был женский день, Восьмое марта.

— Ты чё как кошкам? Лей нормально, — велел Мишган.

Петрович трясущимися руками схватил высокую бутыль.

Максим выпил, вцепился зубами в колбасу. Майя тянула водку по капельке, будто вкусный коктейль. Сейчас она вылезет, как джинн, из своих штанов. А грудь у нее, наверное, как на рисунках Элоизы.

«Швейцайки кьясивые».

Макс еле успел добежать до туалета, там его обстоятельно вырвало, а когда он вернулся, Майи в комнате не было. Как и ее сумки, как и пакета с деньгами. Максим побежал к лифту, жал на кнопки, спускался по лестнице, пытался говорить с портье — но славистки и след простыл.

Кажется, он всё испортил. Неудачник. Вбили кол в частокол. Водовоз вез воду из водопровода. Стоп, хали-хало!

Максим упал на кровать в прыжке — как делал подростком, выводя из себя маму. Что делать, что делать?

Когда за стеной раздался хохот, Макс улыбнулся в ответ горько и облегченно — как при встрече с нелюбимым, но неотменимо родным человеком.

— О, рассмейтесь, смехачи! — сказал Перов. И швырнул в стену пустую бутылку из-под «Пшеничной». Бутылка почему-то не разбилась, а мягко отскочила от стены и упала на кровать.

— А говорили, не знаете Хлебникова, — услышал он за спиной. Майя! Она стояла на пороге, покусывая локон. А потом вдруг подняла сумку в воздух — и прислушалась к ней, будто в сумке звонил телефон. У этой девушки был поистине неиссякаемый запас странных привычек.