Павел Ф. Гаммал - Секс и ветер

- Ну, давайте за знакомство? - он свернул пробку и разлил янтарную жидкость в три маленькие походные рюмочки.

- Жарко, - констатировал факт сосед.

- А вы выпейте, и полегчает, - толстый протянул ему рюмку. – Я всегда так делаю. По моей теории, если снаружи сорок градусов, то нужно уравнять разницу в температурах внутри организма и снаружи его. Баланс! – Он многозначительно поднял палец.

Фея хмыкнула и взяла рюмку со стола.

Выпили. Поморщились. Закусили нарезанным лимоном. Толстяк разлил по второй.

- Вдогон? – он поднял свою рюмку. – Баланс уже близок.

Выпили не морщась. Закусили опять же лимончиком.

- Провожающие, просьба покинуть вагон, - из прохода донесся зычный глас проводника. Лохматая голова в фуражке набекрень всунулась в купе, шумно втянула в себя воздух. – Выпиваем?

- А что, нельзя? – толстяк добродушно потянул проводника двумя пальцами за лацкан пиджака. Тот, влекомый инерцией, присел на полку рядом. Толстый налил рюмку до краев и протянул проводнику. – А скажи нам, любезный, во сколько мы будем в Праге?

Проводник крякнул, выпив, но закусывать не стал. Аккуратно поставил рюмку на столик. Внимательно посмотрел на толстяка.

- А почему вы меня об этом спрашиваете? – протянул он.

- Ну, ты же проводник, - толстяк оглядел собравшихся, подмигнув Фее.

- Да, проводник, - он потянулся к бутылке.

- Ну, так что же? – толстый налил ему еще.

- А ничего, - проводник выпив, вытер рот рукавом. – А в Праге мы не будем никогда. Хотя, кто знает?

- Эт-то еще почему? – толстяк забрал у него пустую рюмку.

- Да потому, что поезд наш идет до Варшавы, - проводник пьяно улыбнулся. – А там еще верст пятьсот надо чем-то ехать.

- Как до Варшавы? – толстый зашарил по карманам пижамных брюк, но ничего не нашел из-за отсутствия карманов.

- А вам куда надо, в Прагу? – участливо склонился сосед, сняв очки.

- Угу, - пробурчал толстяк, вытолкнув проводника в коридор. – Так это поезд Москва-Варшава?

- Варшава, Варшава, - обрадовано закивал вытолкнутый.

- А Пражский где?

- Пражский на третьем пути, - зачем-то рукой показал проводник и добавил. – Любезный.

Через мгновение сосед с Феей наблюдали в окно, как толстяк, катя одной рукой чемодан, другой пытаясь удержать на весу вешалку с костюмом и пакет с наскоро сброшенными в него продуктами и недопитой бутылкой коньяка, несся по перрону в сторону третьего пути. За ним, зигзагообразно, придерживая фуражку на лохматой голове, бежал проводник с криком: «Вешалку верни, гад!»

- Баланс, однако, - вздохнул сосед, заглянув Фее в глаза…

Она сосредоточенно следила за тем, как помазок заставляет мыльную воду в миске бегать за собой по кругу, как будто от этого однообразного движения могло что-либо измениться вокруг, хоть что-нибудь. Встряхнув седыми кудрями, вырвав помазок из мыльного плена, она провела им по впалым щекам и подбородку мужа. Получилось смешно, как у Деда Мороза. Только, почему-то, он лежал на столе в черном костюме, вместо положенной красной шубы. И еще, глаза его были закрыты. Она отложила помазок на белую скатерть, оставив на ней темные разводы, и взялась за бритву…

Весной, когда природа кричала о том, что два ищущих сердца, наконец-то встретились, они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, боясь моргнуть из-за ощущения нереальности происходящего. Вечерами они вместе принимали ванну. Она намыливала его, он – ее. Нежные поглаживания сменялись стонами, стоны – криками, крики – рычанием.

Лето сменилось осенью, деревья сбросили одежды. Она уже бегло общалась с ним на языке жестов, пытаясь с помощью пальцев передать неземную красоту концерта «A-moll» Вивальди для скрипки с оркестром.

Холодным зимним утром он не проснулся. Не гремел, как всегда по утрам, на кухне эмалированным чайником, не стучал ложкой о края чашки, размешивая сахар. Просто лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. По потолку полз паук. Наверное, он выбрался из темного угла в поисках лучшей доли. Она лежала, глядя в потолок, сжимая холодную ладонь мужа в своей, пытаясь согреть, отдать ему все тепло своего тела.

Паук остановился, постоял в раздумье, и повернул назад.

«Ай-я-яй-я-я-я-я-ай, ламбада!»

Из воспоминаний пьяной юности.

Грустно. Кап-кап. Дождь. Темно-серое небо двести дней в году. Кожа на лице становится иссиня-бледной, как после бритья электробритвой. Утром не хочется вылазить из теплого нутра постели. После разогретого в офисной СВЧ обеда хочется спать. Вечером – два часа в пробках до дома, потом – бездумное лазанье по телеканалам, негативные новости, ужимки телеведущих, сто раз смотренные фильмы. Спать! Завтра суббота. Можно выспаться до обеда. Ничего не планировать. Позвонить Юльке. Выбраться с ней в центр. Пообедать в уютной кафешке. Смотреть, как она смешно уплетает пиццу, обжигаясь и одновременно морща нос от дыма сигарет из-за соседнего столика. Слушать, не слыша, о чем она говорит, глядя только на движение губ и капельку соуса на подбородке. Трогать ее ладонь, как бы привлекая внимание, аккуратно, чтобы не отпугнуть, чтобы не улетела. В темном зале кинотеатра теплым шепотом щекотать ее ухо и видеть ярко-белую улыбку в ответ. Зажечь толстые свечи, заранее выставленные вокруг брошенного на пол матраса. Купаться в ее любви. После совместного душа предложить ей стать не только подругой, но и женой. Со всеми сопутствующими атрибутами – кольцо с маленьким бриллиантом, стояние на одном колене и влюбленный взгляд. Она, конечно, согласится, ведь мы знакомы уже почти три года. Интересно, три года и три часа ночи на часах. Совпадение? Через два часа, усталые, мы в Домодедово. А еще через три – на пляже, плещемся в ряби Средиземного моря. Обед в ресторане. И обратный полет. Завожу ее домой, целую на пороге квартиры, а сам – в метро. Хочется спать. В вагоне душно и грязно. В маршрутке – холодно и сыро. Дом, милый дом. Воскресный вечер. Телик? Надо бы позвонить маме, обрадовать, что скоро женюсь. Б…ь, завтра понедельник!