Дмитрий Урнов - Приз Бородинского боя

— У нас конь на левую переднюю жалуется. Нельзя ли посмотреть?

Башилов встал и вместе со всем синклитом пошел из конюшни.

— Проведите.

Как прикажете провести, если сам он стоит, хотя и на пороге конюшни, но спиной к нам — сено в тамбуре шевелит.

Я решился:

— Простите, но я прошу, чтобы посмотрели нашу захро…

Глаза наездника вонзились в меня. «Что это? — говорил взгляд. — Иностранец какой-то! Разве неясно сказано?»

— Проведи, проведи же, — подсказал помощник.

Я стал водить Пароля перед конюшней. Башилов шевелил сено в тамбуре, не глядя в нашу сторону. Но не успел я сделать и трех кругов, как он сказал:

— Гвоздь на правой передней подкове чересчур туго подтянут. — Помощнику: — Коля, ослабь.

И скрылся в полумраке конюшни.

Мы продолжали наш путь. У перекрестка нам попался человек, и Трофимыч, чтобы свернуть без ошибки, обратился к нему:

— Которая дорога ведет на Бородино?

— Не знаю.

Даже лошади наши остановились — как бы от невероятных слов.

— Всемирно прославленная баталия, — заговорил Трофимыч, — состоялась в двенадцатом году…

— Слыхал, — спокойно остановил его встречный, — а как проехать, не знаю.

— Так ведь это рядом.

— Что ж, я там не был.

— Солдат… солдат… — вздохнул Трофимыч.

— Я, отец, Берлин брал, — встречный ударил на первом слоге.

Что встречный наш был солдат, сразу же разглядел и я, хотя не имелось у него никаких знаков, примет, потертой гимнастерки. Сохранилось в глазах, во всем облике напряжение, испытанное по-своему всяким, кого хотя бы коснулась война. «Надо» — этому подчинено все, даже плечи, фигура особенно поставлены, будто приноровлены к тому, чтобы за всяким пригорком, в каждой впадине найти зацепку за жизнь.

Чтобы помирить ветеранов, я вступился за Трофимыча:

— Он еще в первую войну ходил в сабельные атаки — под Брезиным…

— Брезин, Сувалки, Картал, город Мариенвердер! — подхватил Трофимыч.

— Мариенвердер, — улыбнулся другой солдат, — ранение я там получил…

Было уже темно, когда мы подъехали к деревне Семеновское. Горели звезды. На огородах за домами высились памятники.

— Где-то здесь, — сказал Трофимыч, — должны быть позиции Преображенского полка.

Мы спешились, свернули с дороги и, чувствуя под ногами паханую землю, приблизились к одному из обелисков. Я поднялся на цоколь и, стараясь поймать в переливах неровного света буквы, передавал прочитанное Трофимычу: «Вечная память… за веру… отечество…»

— Преображенцы стояли насмерть, — сказал Трофимыч.

Деревня давно спала. На трубе скорчился дым. Наши тени ходили по земле. Неподалеку от обелиска в память преображенцев мы отыскали среди пахоты ложбину, не тронутую плугом, и кусты. «Но тих был наш бивак открытый…» Мы пустили лошадей. Я стал ломать хворост. Трофимыч растянул на земле старый резиновый плащ, и через минуту, когда костер потрескивал, хлеб, огурцы и колбаса лежали перед нами, я готов был начать: «Скажи-ка, дядя…»

— Тут должно быть порядочно братских могил, — вздохнул Трофимыч, — я хотел бы отыскать свой полк.

— Какой же ваш полк, Трофимыч?

— Пятый, — отвечал старик. — Переяславский уланский, серебряные трубы за дело при Наварине и бунчук на знамя за дело при Пльзнянке полк.

Хотелось спросить Трофимыча о чем-нибудь для него приятном. «Сколько вы получили наград?» — можно было поинтересоваться. Трофимыч отвечал бы, улыбнувшись: «Три Георгия. Почти полный кавалер. — Тут же, однако, на губах его обычно появлялась складка. — Крестов этих у меня давно нет».

Вручал великий князь Константин: «От имени его императорского величества… От имени его императорского величества. Ты какой губернии?» Отвечаешь: «Тульской». — «От имени его императорского величества. Какой губернии?» — «Смоленской». — «От имени его императорского величества…» Потом перед строем произнес слова: «Сражайтесь, братцы, так же доблестно за царя, за матушку Россию!» — и уехал. Прошло несколько дней, и кресты отбирают. Как! Что такое? «Ничего, ничего, — говорят, — другим крестов не хватает». — «Скоро на могилы крестов не хватит!» — крикнул один солдат.

«Три раза и у меня отбирали. Одни номера остались», — заканчивал совсем печально Трофимыч. Про кресты напоминать не годится. Я подбросил веток в огонь.

— Спойте!

Не переводя дыхания и не меняя положения на земле, старик запел. Пение было похоже на крик. Голоса у Трофимыча уже давно не было. Только паузы сохраняли ритм и дребезжание связок — подобие мелодии. Старался Трофимыч, однако, так, будто шел запевалой целой армии: