Дженнифер Доннелли - Революция

Все ясно: они обдолбались. Я застряла в катакомбах среди скелетов и торчков. Вот повезло. Включив фонарик, я снова протягиваю его первому готу. С той стороны, откуда мы шли, раздаются голоса, и мы двигаемся дальше, на этот раз гораздо быстрее. Спустя несколько минут туннель сужается. Под ногами хлюпает холодная черная жижа, затем уклон меняется, и мы поднимаемся вверх. Здесь сухо, зато вонь стоит такая, что никакими словами не передать. Хоть трогай ее руками. Я роняю гитару и рюкзак, наклоняюсь, и меня выворачивает наизнанку — с такой силой, что я даже не чувствую стыда. Когда тошнить больше нечем, я выпрямляюсь, отплевываюсь и пытаюсь продышаться. У меня такое чувство, что в горло налили кислоты. Из глаз текут слезы. Я оборачиваюсь. Готы стоят себе и недоуменно смотрят на меня. Им нормально!

— Прикалываетесь? — кашляю я. — Вы что, не чувствуете вони?

— Чувствуем, — отвечает один из них.

— Что это?

— Трупный смрад, разумеется. Мы же в катакомбах.

— Да, но… — И тут я теряю дар речи.

Потому что в свете фонаря я вдруг вижу трупы. Горы трупов. Некоторые съежились, некоторые раздулись. Большинство в одежде. И все обезглавлены.

— Нет. Нет, нет, нет! Не может быть. Свежие трупы?! — Я не верю своим глазам. — Останкам же должно быть за двести лет. На экскурсии ничего не говорили про новые захоронения. Тут что-то не так! Давайте куда-то звонить… В полицию, спасателям, телевизионщикам!..

Но чертовы готы переглядываются так, будто я сумасшедшая. Будто сумасшедшая — я!

Мои нервы не выдерживают, и я начинаю кричать. Красавец-гот подходит ко мне и говорит:

— Успокойтесь, прошу вас. Нас ищут, вы привлечете их внимание. Отчего вы так взволнованы? Как будто вам впервой видеть трупы!

Он достает из-за пазухи небольшой мешочек и протягивает мне.

— Вот, приложите к носу.

Я прижимаю мешочек к лицу, как противогаз. Он пахнет корицей и апельсинами, мне становится немного легче. Мы идем дальше. Я упираюсь взглядом в спины моих спутников и больше не смотрю по сторонам.

Французы, конечно, любят все вонючее. Сыр, трюфели. Наполеон в одном письме просил свою Жозефину не мыться до его возвращения, чтобы он через несколько дней мог насладиться ее запахом. Я читала про эти фишечки, я в курсе. Но трупы — это перебор. Мне кажется, я сама помру, если сейчас же не выберусь из этого подземелья, — а готы ведут себя так, будто ничего особенного не происходит. Я начинаю напевать себе под нос — «рамонзов». Потому что вот именно сейчас я бы очень, очень хотела забыться наркозом.

Мы наконец движемся наверх. Под ногами уже не каменный пол, а винтовая железная лестница. За ржавой дверью, вроде той, через которую я вошла в подземелье, — узкий коридор, а в конце его еще одна дверца, маленькая и деревянная. Красавец-гот ее открывает, и мы попадаем в настоящий склеп — пыльный, заплесневелый. К счастью, захороненные здесь трупы замурованы в стены. Другой гот, которого, кажется, зовут Анри, толкает очередную дверь, и мы оказываемся в просторной темной церкви. Он выводит нас наружу, на мощенную булыжником улицу.

— Я бы не прочь перекусить, — говорит красавец.

А вот я, боюсь, никогда в жизни не смогу больше есть.

— Отдайте фонарик, — прошу я. Мне не терпится поскорее убраться отсюда, позвонить в полицию и сообщить, что я наткнулась на залежи гниющих трупов.

Гот протягивает мне фонарик, направив луч в мое лицо, и замечает:

— У вас кровь. — Он касается моего лба, и его пальцы окрашиваются красным.

— Меня угораздило грохнуться в туннеле.

Пока я ищу в рюкзаке салфетки, он поворачивается к Анри и приглашает его, как он говорит, «вместе отужинать».

— Увы, не могу, — отвечает тот. — Мне надо домой. Жена и так меня убьет.

Жена? А на вид ему не больше восемнадцати.

Остальные готы тоже отказываются. Тогда красавец смотрит на меня, но Анри оттаскивает его в сторону раньше, чем я успеваю заявить, что никуда с ним не пойду. Я слышу, как они шепчутся.

— Оставь его, — сердится Анри. — Это слишком опасно.

— Я не могу бросить его на улице, ты же видишь, он совершенно беззащитен, — отвечает красавец. — Мы и так потеряли слишком много людей.

Опять обо мне в мужском роде! Задолбали.

— Слушайте, — говорю я, — все это страшно трогательно, но я вообще-то не ребенок. Домой как-нибудь доберусь. Такси поймаю или дойду до метро. Не парьтесь, ей-богу.

Я озираюсь в надежде увидеть Виржиля или Жюля. Хоть кого-нибудь знакомого. Красавец целует своих друзей на прощание, затем забирает у меня салфетку и промокает мой лоб.