Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

Реувен очарован домом. Вслух восхищается декорированными стенами, роскошной мебелью, отдыхает в кожаных креслах, наслаждается атмосферой богатства. Он особенно уважительно относится к отцу семейства, дед же его смешит. Более года назад кудрявые сестры-близнецы смеялись над Реувеном. Коренастый низкорослый мальчик был одет в синий субботний костюм, носил галстук, и волосы его были причесаны и напомажены маслом. Это мама нарядила его к посещению богатого дома. Теперь, как член молодежного движения скаутов, он одет в черную рубашку, носит галстук и ботинки, подбитые гвоздями. Лотшин научила его правильному обращению с ножом и вилкой.

Странная дружба возникла между детьми со времени их дежурства в клубе. Во время уборки Реувен спросил, готова ли Бертель быть его подругой. Само собой, она кивнула головой в знак согласия. Ведь, в общем-то, оба они члены организации, то есть товарищи. И теперь он считает своим долгом встречаться с ней каждый день, чем веселит остальных скаутов. В полдень девочки бегут к окнам — увидеть, прикатил ли на велосипеде еврейский мальчик, невысокий и круглый, вызывающий смех своим видом.

В школе, на улице и дома Бертель все время ощущает неловкость. Реувен же не обращает внимания на ее настроение. В саду носится с Бумбой, все время обвиняет ее в неумении играть в мяч и злится на ее глупые бесконечные вопросы: что это такое — еврей? Откуда ты знаешь, что есть Бог? Почему ты не ешь свинину? Бертель выводит его из себя. В моменты гнева он обвиняет ее в том, что она странная девочка, нелюдимая одиночка, и вообще весь батальон скаутов смеется над ней, хотя бы потому, что она единственная девочка с косичками. Не долго думая, Бертель побежала в большую парикмахерскую, недалеко от Александерплац.

— Чего желает маленькая госпожа? — поклонился ей человек в белом халате.

— Отрезать косы!

— Мать разрешила?

— Разрешила, конечно же, разрешила, — и в груди у нее защемило, от неловкости недопустимого вранья.

— Посидите, маленькая госпожа, пока подойдет ваша очередь.

— Нет! Я тороплюсь, — заставила она парикмахера немедленно отрезать косы, пока не раздумала.

Парикмахер, женщины, сидевшие под колпаками для сушки волос, и девушки, обучающиеся парикмахерскому искусству, засмеялись. Увидев себя в зеркале, Бертель вскочила и убежала на улицу.

— Иисусе! Лягушка! — Фрида встретила ее первой.

— Фуй, фуй! — Бумба обошел «лягушку» с громкими и радостными восклицаниями.

Со всех этажей сбежались домочадцы.

— Сумасшедший раввин женского рода, — дед явился на шум и крики. Покрутил усы, прокашлялся, покачал головой, с трудом выдавил из горла смех.

— Кто отрезал тебе волосы? Чистильщик сапог? — смеялись Эльза и Руфь.

— Эта девочка — сумасшедшая, — глаза Фриды выскочили из орбит.

— Ты — христианка, и ничего не понимаешь! — разрыдалась Бертель, ощутив в этот миг, что совесть ее нечиста. Отец просил ее не срезать черные косы в память о покойной матери, которая их так любила.

— Бертель, я не позволю тебе унижать нашу Фриду! — строгим голосом отчитал ее дед.

Лицо Фриды покраснело. Глаза горели.

— Иисус Христос и святая Мария! С волосами улетучились остатки твоего разума. Сорок лет я растила твоего отца. Растила твоих братьев и сестер. Душа моя исходила болью из-за твоей опухоли. И вдруг ничего не понимаю, потому что я христианка!

— Я уйду из дома! Уеду в Палестину!

— Глупости, зачем тебе уезжать в Австралию?! — поддел дед внучку.

— Я сказала — в Палестину!!!

— Палестина, Австралия — какая разница! Чего тебе жить в пустыне, которую захватили преступники! Ты кто? Преступница или дочь благородного семейства?! В твоем молодежном движении тебя совсем сбили с толку.

Усы деда топорщились и дрожали. Эта помешанная на еврействе малышка насмехается над культурой и стилем жизни семьи, обвиняет семью в том, что связана с частной собственностью. Хуже всего, что своей глупой идеологией девочка выкорчевывает духовные принципы больного отца. Дед гневается. Стараясь обрадовать внучку, он внес пожертвование в Основной фонд этих ее сионистов, но есть предел ее сумасшествиям. Все ей мешает: свиньи на его усадьбе, елки на праздник Рождества. Не дает ей покоя уважительное отношение отца к Иисусу.

— Оставьте ее в покое. Нет никакой беды. Волосы у нее отрастут, — Лотшин пытается всех успокоить, а Гейнц гладит ее остриженную голову.

Сухой кашель возвещает появление в гостиной Артура. Воцаряется тишина. Глаза всех устремлены на отца, состояние здоровья которого в последние дни вызывает тревогу.