Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

— Я не верю в социализм. Я приехала из Германии. Видела, как коммунисты маршировали вместе с нацистами. Социал-демократы были слабыми и не защищались. Меня интересует лишь одно — иудаизм и еврейство.

— Я не хочу слышать такие вещи. Ты сомневаешься в священных принципах нашего движения. Я прошу тебя покинуть этот зал.

Она вернулась на ферму. Туда же приехал и Херути.

— Ты просто не понимаешь. Я хочу тебе объяснить, — и он вновь заговорил о вкладе движения Ашомер Ацаир в еврейский поселенческий анклав, и о роли молодежи в этом движении.

Херути вернулся в свой кибуц, и на его место пришел Авраам Йоффе, который сразу произвел впечатление уверенного в себе руководителя клуба. Наоми в отчаянии. Главной темой в молодежном клубе в Берлине было спасение еврейских детей и подростков и репатриация в страну Израиля. Гораздо больше говорили об антисемитизме, чем о социализме. Она бежала к своим еврейским корням. Тут же, в маленьком Иерусалиме, воспитатель только и говорит, что о марксизме, Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе и их «Коммунистическом манифесте», о советской России и совсем немного — о цели рабочего сионистского движения создать новое еврейство. Но что это такое — еврейство? Ни в учебном центре, ни в этом клубе движения Ашомер Ацаир она не получает ответа на этот вопрос.

Что-то об иудаизме она учит в субботние ночи.

С заходом солнца, когда вместе с наступлением сумерек атмосфера святости опускается на город, она с тремя ученицами, проживающими с ней в комнате, выскальзывает через дыру в заборе с территории учебной фермы. Они пробираются в дома традиционных еврейских семей. Слабый бледный свет в комнатах, как бы переходящих от буден к святости, успокаивает. Пение молитвы, глоток освященного вина, преломление халы, вечерняя трапеза накануне субботы, чистые белые скатерти, цветы в простых вазах, свечи, трепещущие язычками пламени, отец и мать, братья и сестры, дед и бабка, восседающие вокруг стола, — все это очаровывает неторопливостью и душевным покоем.

Беженки не могут сдержать рыданий. В глазах Наоми, субботняя трапеза в каменном доме, на краю улицы Кинг Джордж в Иерусалиме, размывается, становится призрачной, оборачиваясь столовой в роскошном берлинском доме, в Вайсензее. Старый инкрустированный деревянный стол, большая сверкающая люстра под потолком, дед рассказывает анекдоты и сам заходится от хохота. С портрета покойная мать смотрит на детей своим мечтательным взглядом. Видения рвутся, как паутина, и нет уже картин, нет ковров, причудливых ваз и цветов, больших подсвечников.

Из святости на иерусалимской улице она внезапно попадает в кошмар, от которого волосы встают дыбом. Каждую субботнюю ночь из комнаты поварихи раздаются вздохи и стоны. Когда она впервые услышала эти пугающие крики, то в страхе написала открытку любимой старшей сестре.

«Лотшин, — изливала она душу, — я — маленькая. Мне надо повзрослеть. Я не созрела — жить здесь. Конечно же, я не откажусь от страны Израиля, но я хочу еще год-два поучиться в Германии. Я вернусь сюда более зрелым человеком». Ей стыдно рассказывать Лотшин о страстных стонах в иерусалимском доме накануне субботы.

У черноволосой кудрявой поварихи, с блестящими черными глазами и чувственным лицом, каждую субботу гостит ее постоянная подруга. Девушки толпятся около поскрипывающих стен у двери комнаты поварихи, давясь от смеха. Наоми некуда бежать. Отсутствие у девиц культуры, вызывает у нее тошноту и омерзение. В Иерусалиме она потеряла ориентацию в жизни.

Лотшин просто не может представить, насколько Наоми плохо. И эта добрая душа отвечает: «Это — Святая земля. Со временем ты к ней привыкнешь. В Германию ты вернуться не можешь».

Сестра рассказывает о том, что Бумба так и не привык к дому Филиппа, шатается с утра до вечера по шумным, забитыми толпами, улицам без всякого присмотра. Из-за рыжих его волос никто не подозревает, что он еврей. Бумба, любимец уличных и рыночных торговцев, получает от них бесплатно пищу и разные подарки. Лотшин пытается взывать к его совести: «Ты еврей, ничего не бери от этих гоев». Но Бумба — повзрослевший подросток, не поддается ее воспитанию. Филиппу удалось добыть для него сертификат, так что Бумба скоро уедет в Палестину. Еще она пишет, что продуктовая посылка с парой вязаных носков, посланная ей старому садовнику Зиммелю в Пруссию, вернулась с припиской, что адресат не найден. По ее мнению, с ним что-то случилось, может, умер естественной смертью, может из-за своих политических взглядов был убит нацистами. Фрида ужасно тоскует по семье, и если не будет осторожной, судьба ее кончится худо. Она посылает гневные открытки о существующем положении и всегда добавляет: «Не беспокойтесь, дети мои! Этот преступник Гитлер долго не продержится!» Завершает открытки словами любви и благословения.