Ведь ты понимаешь: о чём он рассказывал — это же тоже огонь: сжигающий, изменяющий… огонь страдания… и огонь со-страдания тоже — жжёт душу, и тело — буквально сжигает, даже если не на войне, а медленней, даже в течение долгой жизни — тело тоже сгорает, чернеет, твердеет и превращается в скорченную головёшку… Всё разделяется — сразу или постепенно — но всё, чему надо сгореть, сгорает…
Один замечательный современный священник, владыка Антоний Сурожский, когда был ещё молодым человеком — а он был врач по профессии, и во время Второй мировой войны участвовал во французском Сопротивлении, — у него был один пациент, прошедший концлагерь. Он попал туда тоже совсем молодым человеком, а вышел… в общем, вышел физически уничтоженным, физически полной развалиной. И он сказал будущему владыке Антонию: «Ничего от меня не осталось. Они выжгли буквально всё. Ничего не осталось — ни знаний, ни сил, ни памяти… Осталась только любовь».
Вот я слушаю эти истории — у них разная форма, структура, разный размер — как у этих поленьев — а ведь огонь везде один и тот же… любовь та же самая… боль та же самая… То быстрее, то медленнее, то внезапно, то вроде бы ожидаемо — но все должны пройти через этот огонь, через боль — чтобы сгорело всё, кроме любви…
— Почему обязательно «через боль»? — спросила Лёля.
— А помнишь, я читал притчу про плевелы?
— В общих чертах…
— Господь говорит своим ангелам: соберите плевелы и сожгите, а зёрна сложите в житницу, в Мой небесный амбар. Плевелы — это плоть. Зёрна — дух. Иными словами, любовь. Плоти надо сгореть, чтобы любовь, как огненные языки, поднялась в небо, к Богу. Две тысячи лет назад огненные языки спускались и разделялись, как будто в обратной съёмке. Теперь у каждого — свой «язык». Каждый должен, как огненный язык, подняться обратно и слиться со всеми… Понятно?
— Нет.
Тогда Федя немного подумал, и сказал по-другому:
— Вот ты не хотела остаться. А потом захотела. Ты хотела, чтобы я изменился. Но я не изменился бы, если бы мне не было больно. Не только сегодня больно — а долго, целые годы…
— Отчего тебе было больно долгие годы?
— Наверно, от одиночества… Нет, сейчас не хочу отвлекаться, потом расскажу. Я всё думал, со мной происходит какая-то несправедливость, пытался сбросить с себя, затушить, заглушить, — а оказалось, всё было правильно, необходимо. Иначе я ничего бы не понял — и ты бы сейчас не осталась со мной.
Помнишь, мы говорили, почему люди гордятся перенесённой болью? Вот я нашёл у апостола объяснение, прямо по полочкам, посмотри: «Хвалимся и скорбями»… — то есть буквально, «гордимся страданиями», «гордимся перенесённой болью», —
«зная, что от скорбей происходит терпение,
От терпения опытность,
От опытности надежда,
А надежда не постыжает»… — то есть «не обманывает», —
«Потому что любовь Божия излилась в сердца наши»!
«Любовь Божия» — это тот же огонь, «огнь поядающий»: всё в конце концов разделится на зерно — и на плевелы, на огонь — и на пепел, огонь поднимется в небо, а пепел развеется и исчезнет… Останется только любовь, без которой страдание и терпение не имели бы ни малейшего смысла…
— Ох, я плохо всё это понимаю… — вздохнула Лёля.
— А ты думаешь, я хорошо понимаю? Мы вообще в большинстве своём страшно тупые, мы, как правило, головой вообще ничего не понимаем — мы только на собственной шкуре… — Федя даже прихлопнул себя по загривку — и тут же осёкся, потому что Лёля быстро на него взглянула, и ему в глаза бросилась тёмная татуировка под её правым ухом — практически в том же самом месте, по которому он себя только что хлопнул. Федя страшно смутился. — Ты не подумай только… Я не хотел… это образ, скорее…
— Ну почему же, — ухмыльнулась Лёля. — Тупые — значит тупые… Зачем отрицать?
— Спрошу тебя! — отважился Федя, чувствуя, что она не обижена. — У тебя что-то там зашифровано, в этом штрих-коде?
— Я не говорила? — искренне удивилась Лёля.
— Мне? Нет.
— Это мой день рожденья.
— И всё-ё?! А я думал, какая-то страшная тайна!.. Слушай, ну и когда же у тебя день рождения?
— Послезавтра… Нет, строго говоря — уже завтра.
— Как?.. Завтра тебе двадцать лет ?! И что, ты не поехала даже домой?!
— А ты считаешь, должна была? — хитро спросила Лёля.
Вместо ответа Федя соскользнул с кресла и стал целовать её руку. Лёлина кожа по-прежнему пахла снежной водой.
— Не спеши. У нас много времени… Много-много…
Пламя скрипело, шуршало: звук был похож на хрустение дождя по гравию или по листьям.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу