Кэтрин Вебб: Наследство

В первый вечер мы с Бет ужинаем в кабинете. Такой выбор может показаться странным, но только там есть телевизор. Мы едим пасту, держа подносы на коленях, а вечерние новости составляют нам компанию. Болтать о пустяках у нас не получается, а серьезный разговор пока еще не созрел. Мы не готовы. Я не уверена, что когда-нибудь будем готовы, однако кое о чем мне хотелось бы расспросить сестру. Я подожду, я должна быть уверена, что задаю те вопросы, которые нужно. Надеюсь, что, если задам правильный вопрос, ей станет легче. Что правда ее освободит. Бет долго гоняет каждый кусок по тарелке, прежде чем подцепить на вилку. Она по нескольку раз подносит вилку к губам, прежде чем сунуть ее в рот. Некоторые куски туда так и не попадают: она их стряхивает, выбирает другие. Я замечаю это все краем глаза, как и то, что ее организм страдает от голода. Телевизионные картинки отражаются в ее мрачных глазах.

— Ты думаешь, это хорошая идея? Позвать Эдди сюда на Рождество? — вдруг спрашивает она.

— Конечно. Почему бы и нет? Мы же задержимся здесь на какое-то время, чтобы разобраться и привести дела в порядок, стало быть, можем остаться и на Рождество. Вместе. — Я пожимаю плечами. — В конце концов, места здесь всем хватит.

— Нет, я хочу сказать… привезти сюда ребенка. В это… место.

— Бет, это просто дом. Ему здесь понравится. Он не знает… Ладно. Он будет в восторге, я уверена, — здесь столько закутков и уголков, которые можно обследовать.

— Но все-таки дом такой большой и пустой. Не мрачноват ли? Ему тут может быть одиноко.

— Ну, так предложи ему пригласить друга. Нет, правда! Позвони ему завтра же. Не на все каникулы, конечно. Но кое-кто из работающих родителей был бы просто счастлив получить несколько деньков свободы от своего маленького разбойника, как ты думаешь?

— Гм… — Бет округляет глаза. — Не думаю, что кому-то из мамаш в этой школе приходится работать, чтобы обеспечить себя.

— Работает, значит, только шелупонь вроде тебя?

— Только шелупонь вроде меня, — соглашается Бет невозмутимо.

— Я пошутила, правда. Ведь ты-то как раз настоящая, первый класс. Практически голубая кровь.

— Будет тебе… Ровно в той же мере же, что и ты.

— Нет. Что касается меня, тут аристократизм проскочил через поколение. — Я улыбаюсь.

Однажды, когда мне было десять лет, Мередит сказала мне: Твоя сестра — настоящая Кэлкотт. У нее наша стать. Ты, Эрика, боюсь, пошла в отца. Тогда меня это не огорчило, да и сейчас не огорчает. Я не знала наверняка, что означает «стать». Думала, она о моих волосах, которые пришлось коротко остричь из-за того случая с жевательной резинкой. Как только Мередит отвернулась, я высунула язык, а мама погрозила мне пальцем.

Бет тоже все это отвергает. Она сражалась с Максвеллом, отцом Эдди, и добилась, чтобы сын посещал сельскую начальную школу, маленькую и уютную, с уголком дикой природы в школьном дворе: кораллы и высохшие оболочки стрекозьих личинок, весной первоцветы, потом анютины глазки. Но при переходе Эдди в среднюю школу Максвелл одержал верх. Возможно, к лучшему. Теперь Эдди постоянно живет в пансионе. У Бет есть время, чтобы набраться сил, вернуть блеск своей улыбке.

— Пустоту мы заполним, — уверяю я ее. — Украсим залы. Я разыщу радио. Дом не будет похож на… — Смешавшись, я умолкаю. Сама толком не знаю, что собиралась сказать.

Крошечный телевизор в углу вдруг злобно потрескивает — помехи. Мы обе подскакиваем от неожиданности.

Уже почти полночь, и мы с Бет расходимся по своим комнатам. Это те же комнаты, которые мы обычно занимали, и в них мы находим то же постельное белье, выглаженное и давно полинявшее. Сначала это кажется мне неправдоподобным. Но потом я думаю — к чему менять постельное белье в комнатах, которыми никто не пользуется? Я почти уверена, что Бет тоже еще не спит. Матрас низко проседает, когда я на него опускаюсь: пружины утратили упругость. Спинка кровати из темного дуба, на стене акварель, совсем выцветшая. Лодки в гавани, хотя я никогда не слыхала, чтобы Мередит ездила на взморье. Подхожу к изголовью, скольжу пальцами вниз, пока не нахожу это. Пересохла, покрылась пылью. Это ленточка, которую я там прикрепила, — красная жесткая ленточка, которой был перевязан подарок на день рождения. Я привязала ее там, когда мне было восемь лет и у меня появился настоящий секрет, известный только мне одной. Я могла думать о нем, вспоминать, когда снова начинались занятия в школе. Представлять себе ленточку, остававшуюся невидимой, даже когда в комнате убирали и прислуга входила и выходила. Здесь было нечто, о чем было известно лишь мне, мой след, который я всегда могла найти.