Наталья Нестерова - Однажды вечером (сборник)

Из двух недель, которые Инна с Ксюшей пролежали в больнице, половина срока пришлась на каникулы. Но и за первую неделю пропущенных уроков директор музыкальной школы грозился Инну уволить. На ее место имелось много претендентов. В их городе наблюдалось перепроизводство музыкальных кадров. Родители двоих (из пяти) частных учеников отказались от Инниных услуг. Справедливо: Инна вовремя не предупредила, что занятия отменяются.

Но все это были мелочи по сравнению с тем, как споро шла на поправку Ксюша. Ошибившись при первом знакомстве (с больным животиком), Инна более не допускала промашек. Да и сложные психологические головоломки отсутствовали. Ребенок, как в говорят в народе, был недоласканный. Ксюше требовалось тепло – конкретное тепло человека, женщины, которая оберегает. Поэтому Ксюша не сползала поначалу с Инниных коленей, ластилась, напрашивалась на поглаживания, легко засыпала, когда Инна держала на плечах малышки руку. Она, Ксюша, малютка, заваленная в прошлой жизни нарядами, избалованная до крайности, точно нежный цветок в ледяной глазури, оттаивала в Инниных руках. Но и сама Инна получала какую-то энергию, определения которой не существует, если только не сказать, что на этой энергии живет любовь. У них появился свой мирок, со словечками, историями, сказками, мечтами, размышлениями, догадками, шутками, которые были понятны только им двоим.

Если бы не звучало нелепо, то можно было бы заключить, что девушки влюбились: Инна – в Ксюшу, Ксюша – в Инну. И это влечение совершенно очевидно помогало Ксюше бороться с болезнью, крайне тяжелой. Гастродуоденит, то есть воспаление желудка и двенадцатиперстной кишки – не легкая простуда. Уколы, горькие лекарства Ксюша принимала смиренно, если рядом находилась тетя Инна.

Положительное влияние Инны признал даже Игнат Владимирович, который поначалу в штыки принял требования «новых русских» об отдельной палате. А девчонки и пацаны, что лежат в отделении, чьи родители не могут губернатору позвонить, они другого сорта? Или их гастриты неопасны?

Борис приезжал в больницу каждый день, звонил по пять раз. Борис и умягчил Игната. Какими-то своими мужскими разговорами в ординаторской во время ночных дежурств Колесникова. Инна подозревала, что в ординаторской они выпивали. На вечернем обходе от Игната Владимировича несло алкоголем, заеденным мятной пастилкой.

– Тебе удалось приручить этого медведя, – признала Инна.

– Отличный мужик, – искренне говорил Борис. – Не подозревал, что такие еще встречаются.

– В других кругах вращаешься.

– Верно. Игнат вселяет надежду в человечество. Только вообрази: здоровый бугай, а ни семьи, ни денег, питается магазинными пельменями, в одних джинсах ходит три года. Одна, но пламенная страсть – лечить детвору. Не переносит вида страдающего ребенка, мне признавался: как жалом в сердце. Пока занозу не вытащит, пока ребенок не поправится, места себе не находит.

– Что тщательно скрывает, выступает этаким суровым командором.

– Да. Конечно, достоевщина. Всех не вылечишь, но Игнат прет и прет, как бегемот. Уважаю. Плюс, ты понимаешь, к хворой ребятне, еще и мамочки с папочками. Одни беснуются, волосья рвут, другие вообще морды не кажут, сплавили ребенка в больницу и довольны. Не поймешь, кто хуже.

– И он всех, гуртом, отсылает подальше. Ходит в маске наш донкихот?

– Защитная реакция. На таком эмоциональном нерве долго не продержишься. Думаю, Игнат сопьется через несколько лет.

– Если не спился в двадцать пять, в тридцать, в тридцать восемь… Сколько Игнату?

– За сорок, наверное.

– Уже не погибнет. А ты, Борька, похоже, ему завидуешь.

– Кто из наших поэтов писал: «Люблю отчизну я, но странною любовью…»?

– Лермонтов.

– Вот и я, как Лермонтов, завидую Игнату странной завистью. Отдаю должное, но повторить его подвиг, извините, не способен.

Этот разговор повлиял на Инну. Она стала чаще улыбаться Игнату Владимировичу, шутила, легко подтрунивала над ним самим и язвительно – над нравами-порядками больницы. Инной двигала жалость к доброму Айболиту, Инна пребывала в эйфории любви к Ксюше, чувствовала себя волшебницей, которая дарует малышке счастливое выздоровление. Хотя физически это была нагрузка не из легких: сутки за сутками, с редкими перерывами, почти постоянно в телесном контакте с девочкой, руки отваливались, ноги отекали, гудели. Игнат Владимирович, конечно, тоже не в стороне стоял. И когда он, наконец, впервые улыбнулся в ответ на шутку Инны, она испытала моральное удовлетворение: из настырной дамы со связями ее перевели в достойные личности. Инну не тешили комплименты, которые отпускали ее внешности, но она высоко ценила, если признавали за ней исключительные человеческие качества.