Джон Брэйн - Жизнь наверху

— Было бы жаль не пойти,— сказал я.— Нам теперь не часто удается бывать где-нибудь вместе.

— А ты только сейчас это заметил?

Она закурила сигарету. Пепельница на туалетном столе была полна окурков. Последнее время Сьюзен пристрастилась к турецким сигаретам. Вся спальня пропахла крепким табаком.

— Ты слишком много куришь,— сказал я.

— Тебя это не касается.

— Нет, касается.— Внезапно страшная мысль поразила меня.— Надеюсь, ты не куришь в постели, когда меня нет дома?

Она была приучена к тому, что прислуга прибирала за ней, приводила все в порядок, выбрасывала окурки из пепельниц, выключала свет и газовые горелки. Да, да, выбрасывала окурки из пепельниц… Мне казалось, что я уже слышу запах тлеющего одеяла, слышу детский крик, вижу маленькое обугленное тельце. Внезапно во мне вспыхнула ненависть к Сьюзен.

— Ты не понимаешь, как легко может произойти пожар,— сказал я.— Барбара…

Она обернулась ко мне.

— Замолчи! — крикнула она.— Или я никуда не пойду.

— Как тебе угодно,— сказал я.— Я ведь иду туда только ради тебя.

— Только ради меня?! А тебе известно, сколько вечеров за всю эту неделю ты провел дома? Ни одного. Да, черт побери, ты уходишь из дому каждый вечер! Заседание в ратуше, собрание в клубе, встреча в театре… Ты приезжаешь домой, проглатываешь обед, говоришь «спокойной ночи» Барбаре и тут же исчезаешь. Зачем ты вообще утруждаешь себя этими визитами?

Она снова схватила щетку и принялась с такой яростью расчесывать волосы, что меня бы не удивило, если бы из них посыпались электрические искры.

— Перестань,— сказал я.— Оставим это. Я должен всем этим заниматься. Не будем обсуждать это снова.

— Нет, конечно, мы не должны это обсуждать. Все должно быть так, как тебе хочется. Мой отец значит для тебя больше, чем я. Даже Джордж Эйсгилл значит для тебя больше, чем я. И больше, чем дети. Да, да, Джордж Эйсгилл значит для тебя больше, чем твоя дочь, да, даже чем твоя дочь, которую, по твоим словам, ты так безумно любишь. Я ведь не забыла.

— О господи! — сказал я.— Это же было месяц назад.

— Ты возвращаешься из Лондона, где пробыл целых два дня. Ты отправился туда, если верить тебе, с величайшей неохотой. Это была труднейшая поездка, скучнейшая поездка, утомительнейшая поездка! Казалось бы, каждый нормальный мужчина спешит в таких случаях прямо домой к своей жене и детям. Но только не ты. Мой отец пожелал встретиться с тобой в клубе. И ты тотчас мчишься туда, невзирая на усталость. Но этого мало. Ты и тут все еще не можешь вернуться домой. Слишком рано, по-видимому. Ты отправляешься к Джорджу Эйсгиллу и бражничаешь с ним до полуночи.

— Послушай, Сьюзен, не будем начинать все сначала. Я уже сказал, что очень сожалею…

— И подумать только — с кем! С Джорджем Эйсгиллом! Ты же умудрялся как-то не разговаривать с ним целых десять лет. Что ж ты не мог продолжать так и дальше? О чем это тебе понадобилось с ним беседовать? Об Элис? Не так ли? — Я отвел глаза.

— Она умерла. С этим давно покончено.

— Кто его знает,— сказала она тихо.

— Все было кончено еще до того, как мы поженились. И вообще ничего бы не было, если бы Джордж вел себя по отношению к Элис как порядочный человек. А я был молод и глуп. А Элис была на десять лет старше меня…— голос мой оборвался.

— Ну, конечно. Вали все на нее! Не забудь обвинить ее еще в том, что она покончила с собой, когда ты ее бросил. Это на тебя похоже.

Мне захотелось ее ударить.

— Замолчи! Замолчи, ты, полоумная стерва! Чего ты добиваешься, черт бы тебя побрал!

Я был зол на себя не меньше, чем на нее. Да, я пытался свалить вину на Элис, я пытался изобразить себя этаким невинным агнцем, совращенным женщиной средних лет. Мне не следовало выгораживать себя, этим я предавал Элис.

Сьюзен рассмеялась. Это был невеселый смех, резкий, деланный, он выражал лишь презрение.

— А! Это задело тебя за живое? Верно, Джо? Ты и сейчас не любишь вспоминать об этом?

Я присел на кровать. Если бы в комнате не было Сьюзен, я бы с удовольствием прилег и уснул. Я бы лежал, смотрел на желтовато-серые обои и ослепительно белый карниз и не думал бы ни о чем. Я закрыл глаза.

— Джо, ты слышишь, что я говорю?

— Нет,— сказал я.— Больше я тебя не слушаю.— Я встал.— Я хочу выпить.

— Ты сейчас отсутствовал, верно?

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты иногда словно пропадаешь вдруг куда-то. Я уже не существую для тебя, никто для тебя не существует.

Она открыла флакон духов. Она никогда не употребляла этих духов прежде: запах был душный, приторный — такие духи любят хористки. И вдруг на какое-то мгновение — быть может, причиной тому были эти новые духи — она показалась мне прелестной, юной, полураздетой незнакомкой в черной шелковой комбинации.