Джон Брэйн - Жизнь наверху

— Дом не так велик,— сказала она.— И Гарри теперь в пансионе, почти совсем здесь не бывает.

Я как будто уловил нотку презрения в ее голосе.

— Все же вы нам очень помогали, Герда. Миссис Лэмптон будет теперь связана домашним хозяйством по рукам и ногам.

Герда пожала плечами.

— Все замужние женщины связаны домашним хозяйством. Вот почему я не скоро выйду замуж,— сказала она со смешком.

Атмосфера в кухне становилась все более уютной… Словно запылал огонь в большом очаге и с дубовых балок свесились копченые окорока, словно это была совсем другая кухня в каком-то совсем другом доме.

— Пожалуй, мне надо пойти сообщить миссис Лэмптон,— сказал я.

Герда нахмурилась.

— Мистер Лэмптон, вы очень похожи на моего отца.

— Вы мне это уже говорили,— сказал я.

— Постойте. Я не то хотела вам сказать…— Она покраснела.

— Говорите, не бойтесь,— сказал я.

— Вы хороший человек. Очень добрый и душевный. Вы очень хороший отец, и вы не скупой. И много работаете, а теперь вы еще и в муниципалитете, потому что хотите приносить пользу, не так ли? И у вас очень красивые дети. Вы мне очень нравитесь, мистер Лэмптон. Ну, и…— Она умолкла.— Не знаю, как это выразить,— почти шепотом пробормотала она.

— Мне кажется, вы выражаете ваши мысли очень хорошо,— сказал я.

— Спасибо. Я хочу сказать, что, так как вы мне очень нравитесь, я должна…— она снова умолкла.

— Ну, что такое, Герда?

Она опустила голову, уставилась на свою юбку и обдернула ее на коленях.

— Я хочу сказать, что мне очень жаль, что приходится уезжать раньше, чем я предполагала. Мне у вас было очень хорошо, пока… пока мой отец не заболел. Вы понимаете?

— Не огорчайтесь,— сказал я.

Я был несколько смущен и озадачен, но вместе с тем мне было приятно это слушать. Когда-нибудь Барбаре исполнится двадцать лет. И моя дочка оборвет свое пребывание за границей, чтобы поухаживать за больным отцом. Мне хотелось поцеловать Герду, но у меня не было ни малейшей уверенности, что поцелуй не будет неверно истолкован. Я ограничился тем, что улыбнулся ей, похлопал ее по руке и поднялся наверх к Сьюзен.

По дороге я заглянул к Барбаре. Она сладко спала, обхватив обеими руками мистера Мампси — медвежонка, которого я привез ей из Лондона. Грелку с горячей водой она, как я и предполагал, выпихнула из постели на пол. Эта грелка потребовалась ей только потому, что она была в форме поросенка — голубого поросенка с завинчивающейся пробкой в голове; поросенок этот даже отправлялся с нею иной раз в путешествие. Обои на стенах она выбирала сама: на бледно-голубых волнах покачивались розовые парусники в окружении дельфинов и морских коньков. Она пожелала, чтобы были корабли, а не феи, и не Мики Маус, и не Крошка Нодди. А на потолке чтобы было небо и звезды. Поэтому потолок был синий, усеянный серебряными звездами, и парусники могли держать по ним путь.

Она перевернулась к самому краю постели и пробормотала что-то, я не разобрал что. Но что бы ни было у нее на уме, это не могло быть ни ненавистью, ни страхом, ни горем. Она была слишком полна любви ко всему окружающему, и в ее душе не оставалось уголка, куда мог бы заползти мрак. Появившись на свет, она сразу рассеяла мрак. Пять лет назад над моим домом нависла мрачная туча. Тогда я не понимал, откуда она пришла. Но когда родилась Барбара, все разъяснилось. Все эти внезапные приступы слез, эти неистовые пароксизмы страсти, эти бешеные вспышки раздражительности и злобы, эти долгие периоды угрюмого молчания — не нужно было быть психиатром, чтобы понять их причину. А вот теперь все начиналось снова. И спасение было в моих руках, если можно так выразиться, пользуясь словом «руки» как эвфемизмом.

Я постучал в дверь спальни. Никакого ответа. Я постучал снова.

— Ты разбудишь ребенка,— раздался голос Сьюзен.— Входи же наконец!

— Ты уже почти готова, дорогая?

Я поцеловал ее обнаженное плечо.

Она отстранилась.

— Отстань! — огрызнулась она.

— Извините,— сказал я.— Ваш супруг униженно просит извинить его за то, что он осмелился вас поцеловать.

Она, казалось, не слышала.

— А, черт! — сказала она.— Ничего не получается! — Она швырнула щетку для волос на пол.— Я бы с радостью не пошла туда совсем.

Под глазами у нее были темные круги, а ее иссиня-черные волосы, всегда напоминавшие мне полуночное небо, утратили свой живой блеск, стали тусклыми, словно омертвели. И все же она будет самой красивой женщиной на этом вечере, подумалось мне; слегка болезненный вид делал ее еще более обольстительной; чуть заметная детская припухлость исчезла, черты лица стали резче.