Джон Брэйн - Жизнь наверху

Сейчас мне припомнились эти слова. Я узнал о них из вторых, так сказать, уст — от Евы Стор, которая по-прежнему была в центре всех уорлийских сплетен. Это довольно скандальное заявление в смягченном виде и без упоминания имен просочилось даже в местные газеты. Браун тут же, разумеется, заткнул им глотку. Редактору газеты, по всей вероятности, деликатно напомнили о политических симпатиях главных акционеров газеты. В свое время меня просто слегка позабавил этот взрыв свободомыслия Гарри Рансета. Теперь же, проезжая под дождем по главной улице Хокомба, я внезапно понял, какого именно кота он имел в виду. Это не был кот — самец и задира. Это было толстое кастрированное домашнее животное, всегда послушно выполняющее волю своего тестя.

Я нажал на акселератор, и «зефир», набирая скорость, полез вверх по крутому склону. Чем скорее я попаду домой, тем скорее со всем этим будет покончено. Спидометр подполз к шестидесяти. Я поднялся на перевал, и моим глазам открылся Уорли. У меня немного отлегло от сердца. Леддерсфорд скрылся за Хокомбским холмом, и все события дня остались позади. Передо мной змеилось Лесное шоссе и светлела река. Я притормозил и, опустив окно, вдохнул запах дождя и леса. И тотчас — хотя я уже не смел на это надеяться — в меня проник покой, осязаемый, как темно-зеленая лесная тишь, благостный покой. Без всякой видимой причины. Я проезжал тот небольшой кусок шоссе, где оно шло краем леса, и город за Лесным мостом был виден отсюда весь как на ладони. Да, без всякой причины, но успокоение пришло, и я так отчетливо ощутил его в тот вечер, что на мгновение мне захотелось остановить автомобиль, выкурить сигарету и тихонько посидеть в покое.

Я уже переключил было на вторую скорость. Потом снова включил третью. Мое желание было невинно, абсолютно безобидно и совершенно невыполнимо. Проезжая по мосту и сворачивая на Рыночную улицу, я уже слышал, казалось мне, голоса у себя за спиной: «Пьян, конечно. А то как же, моя дорогая! Чего бы ради еще стал он останавливать машину, не доехав двух шагов до дома! Хочет протрезвиться, боится показаться в таком виде дома… А может, посадил к себе кого-нибудь… Больше на то похоже, пожалуй».

Вот так они будут чесать языки. Я уже слышал однажды у себя за спиной эти пересуды. Все три светофора на Рыночной улице один за другим переключались при моем приближении на красный свет. Перед третьим светофором, при пересечении с шоссе Сент-Клэр, у стоявшей впереди меня машины заглох мотор, и я пропустил свой зеленый. Языки за моей спиной замололи о чем-то другом. Ожидая, пока переключат свет, я думал: было ли такое время в моей жизни, когда бы они не управляли моей судьбой?

Только после обеда я сказал Сьюзен о предстоящей мне поездке в Лондон. Я не слишком был доволен собой из-за своего малодушия, но в тот день весь мой небольшой запас мужества был, по-видимому, исчерпан. Право, можно было подумать, что я снова попал в летную часть: каждый божий день тебя заставляют делать что-то, чего тебе вовсе не хочется делать, каждый день тебя подвергают каким-то испытаниям, проверяют, стал ли ты уже мужчиной или все еще остаешься безусым подростком, и мне уже до смерти все это надоело, надоело «проявлять себя» и хотелось только одного — сидеть в своем кресле, попивать кофе и спокойно переваривать пищу; хотелось просто ощущать, что я существую, и все.

В нашей гостиной мне было особенно приятно это ощущать. Здесь, как в конце Лесного шоссе, был уголок покоя и тишины. Именно в этой комнате и только в этой я всегда чувствовал себя свободно и легко. К тому же комната эта являлась наглядным и неоспоримым свидетельством того, сколь многого я достиг за десять лет; один только паркетный пол и солидный гостиный гарнитур помогли мне пережить немало тяжелых минут.

Именно о такой комнате я мечтал когда-то в юности, обитая в маленьком домишке на одной из улиц Дафтона. И вот теперь мечта стала явью: цветастые полотняные чехлы на мебели были подобраны в тон портьер, а кремовые с золотом обои служили эффектным фоном полированному ореховому письменному столу, и кофейному столику, и серванту, и радиоле «Грундиг». Лишь огромный белесый глаз телевизора вносил некоторую дисгармонию, но я намеревался — если только наградные оправдают в этом году мои ожидания — сменить его на новую модель с дверцами перед линзой. И еще мне очень нравилась люстра, которую я откопал в лавке старьевщика на Бирмингемском шоссе и купил почти за бесценок как раз перед самым рождеством. Паркетный пол требовал люстры — это был последний необходимый штрих.