Александр Гайдышев - Счастливая карусель детства

С моей же точки зрения, значимый момент оперы наступил тогда, когда на сцену вывели живого коня, но, к сожалению, никто из зрителей не отметил данного события аплодисментами, а дед, увидев мое оживление, снисходительно усмехнулся и попросил не ерзать на кресле из-за желания получше рассмотреть боевого друга Руслана. Так же было и с головой великана. Казалось бы, вот ведь где необычная сцена и событие! Ну, где же еще можно увидеть такую огромную отрубленную и говорящую голову на сцене? Но и здесь меня осадил он как маленького, хотя очень голова эта меня заинтересовала. И как после всего этого не полюбить цирк?

Вообще, как оказывалось, в заведениях культуры я часто приходил в восторг совсем не от того, от чего следовало. Например, на «Коньке-Горбунке» в Кировском, восседая с дедушкой в «царской ложе», я все представление с гордым видом посматривал на людей, сидящих в других местах. Было у меня полное ощущение того, что являюсь я наследником царской короны Российской империи, а они — моими слугами и подданными. Дед осаживал меня, переводя внимание на сцену, но помогало это ненадолго, и я снова продолжал взирать на театральную публику взглядом царевича.

На «Лебедином озере» я не мог не восхищаться дамой средних лет, виртуозно владеющей веером. Сидела эта дама совсем недалеко от нас в ложе бельэтажа. Была она вся в белом и на руках у нее были белоснежные перчатки. Мастерски пользовалась она своим веером, да и в придачу к этому был у нее маленький изящный бинокль на особом стерженьке. У деда тоже был театральный бинокль, но сегодня он его не взял за ненадобностью. Пришла как будто эта дама в театр из другого времени. Сознаюсь, что веер ее, к большому неудовольствию деда, прочно завладел моим детским вниманием и на равных конкурировал с происходящим на сцене. Она так разительно отличалась от других женщин из обычной жизни, что смотрел я на нее во все глаза и с открытым ртом. Да и не я один. А дед лишь фыркал и покачивал головой в недоумении, видя, что опять я не смотрю на сцену. Даму же с веером одаривал он слегка презрительным и холодным взглядом.

— Манерная особа, да и со вкусом проблемы.

А я и не удивился совсем даже этому его мнению. Все у него совсем по-другому, если что-то мне нравится и привлекает внимание, то уж точно дед начнет фыркать и морщиться. Более того, этим же вечером правило это подтвердилось при самых комичных обстоятельствах. Находясь под ярким впечатлением от дамы в белом, я не очень умело наделал из бумаги около десяти штук вееров и, интуитивно понимая невозможность получить слова одобрения от деда, с восторгом и кажущимся мне изяществом демонстрировал их в действии бабушке. Мы смеялись и дурачились. Также выпросил я у бабушки и дедов военный бинокль, который был мощнее театрального. Махал я веером то на себя, то на бабушку и смотрел на нее в бинокль. Веселились и радовались мы от всей души.

Вдруг дверь в комнату нашу отворилась, и на пороге появился «его величество» дед собственной персоной. Быстро оценив содержание наших занятий, одарил он нас с бабушкой таким недоуменным и суровым взглядом, каким, вероятно, степной орел мог бы наградить своих непутевых птенцов, внезапно заявивших ему о переходе на вегетарианское питание.

— Что за мещанство вы здесь развели? Неужели обсуждению балета Чайковского должна сопутствовать такая вульгарная форма? Дед вышел из нашей комнаты в явном неудовольствии и демонстративно прикрыл за собой дверь. Мы переглянулись с бабушкой словно дети, которым внезапно влетело от родителей за прыганье по лужам. Было нам одновременно и смешно, и стыдно.

— Бабушка, а что такое мещанство, которое мы с тобой развели? Разве это так плохо?

— Мещанство — это поведение некультурных и необразованных людей.

— Этого не может быть! Та женщина с веером в Кировском театре была просто шикарной и выглядела очень культурной и образованной.

— Дедушке, наверное, все-таки видней, а твои поделки с биноклем давай-ка припрячем до поры до времени, чтобы не выводить его из себя.

Бабушка еще, по-видимому, не отошла окончательно от дедова выговора и явно пыталась следовать его замечанию во избежание возможных осложнений.

Нельзя сказать, что у деда не было чувства юмора, но понять простые детские игры и шалости он все же не мог и явно считал их «пустой затеей и тратой времени».

Вершиной же нашего мировоззренческого конфликта стало посещение Русского музея, когда после двухчасового похода по залам музея мы стояли возле памятника Пушкину на Площади Искусств и вели светскую беседу о мире прекрасного. Закончив свою культурную и высокопарную речь четверостишьем из творчества великого поэта, дедушка поинтересовался: