Эргали Гер - Казюкас

— Пиво крепкое, — предупредила официантка. — Я принесу по бокалу, а вы попробуйте.

Пиво и впрямь было густое, бархатистое, клейкое, на вкус чуть сладковатое и с горчинкой — настоящее домашнее пиво, солодовый крестьянский бальзам. После первого жадного глотка очертания зала на глазах стали меняться к лучшему: углы сгладились, пространство насытилось цветом, музыкой, зернью и органично состыковалось с внутренним миром, примерно как дополнительная жилплощадь относительно основной. «Хорошее пиво», — определил Акимов, и девушки подтвердили: «отменное, замечательное пиво, бархатный сезон для души».

Он с интересом поглядывал на соседний столик: тамошняя парочка, по виду студенты, самозабвенно болтала, при этом галстук у парня сбился набок, а рот разъехался до ушей; его пышнотелая, голубоглазая спутница раскраснелась и тараторила, отмахиваясь от собственной челки, слишком быстро и громко даже для жемайтийки, что практически невозможно, поскольку известно, что жемайтийцы нарочно обрубают окончания слов, чтоб быстрей тараторить; тем не менее. Однако, подумал Акимов. Надо бы поосторожней с этим пивом.

— А ты все понимаешь, что они говорят? — спросила Таня.

Он кивнул.

— Это здорово.

— Здорово что?

— Ну, когда нет проблем в общении с литовцами.

— У меня куча проблем в общении с литовцами, — признался он. — Только у толстокожих бегемотасов нет проблем в общении с литовцами, женщинами, детьми, а я не бегемотас.

Дуся заметила, что не похоже, чтобы у него были проблемы, по крайней мере, с женщинами и детьми.

— Я хотела сказать, что ты здорово управляешься с Ксюшкой, — поправилась она. — Она у тебя такая — ухоженная, не затурканная, не взбалмошная, нормальный ребенок. Да и женщинам, похоже, ты нравишься.

Он удивился и спросил, почему она так решила. Дуся пожала плечиками, порозовела и еще больше стала похожа на красивый цветок, серебристо-розовую маргаритку. У него перехватило дыхание, как при скольжении с крутой горки.

— Это мы по себе так решили, — вмешалась Таня. Она с улыбкой поглядывала то на него, то на Дусю. — Потому что ты нам очень понравился, Акимов.

Он невнятно поблагодарил, сказал, что они ему тоже. Очень. Чрезвычайно.

— И жена у тебя была настоящая красавица, — сказала Таня. — Это ведь ее фотография у Ксюшки в комнате?

Он кивнул.

— Да, жена была хороша, — признался он, от смущения почесывая лоб. — Только, согласитесь, это несколько сомнительный комплимент — была…

— А еще нам с Дуськой очень понравилась Илона. Или она тоже — сомнительный аргумент?

Типун тебе на язык, подумал он, доброжелательно улыбаясь Тане, потом нашелся:

— Нет, аргумент серьезный. Тем более, что Илона — она и ребенок, и женщина, и литовка в одном лице. И раз уж вы полагаете, что у меня нет по этой части проблем, позвольте рассказать вам одну историю…

Барышни с удовольствием согласились; он отхлебнул пива, взглянул на их доброжелательно-любопытные мордашки и рассмеялся:

— А хорошо сидим, однако…

Девушки рассмеялись; Акимов еще раз приложился к бокалу и стал рассказывать:

— Однажды мы с женой сидели в одной интеллигентной литовской компании, немного пили, говорили по-русски и по-литовски, потому что, во-первых, очень многие явления нашей советской действительности могут быть адекватно переданы только по-русски, а во-вторых, в хорошей компании после трехсот граммов языки и напитки смешиваются. И тут пришла в гости родственница хозяев: красивая, очень эффектная девушка, я на нее сразу глаз положил — выпила, послушала наши беседы, взглянула на меня и задумчиво так, как бы про себя, заметила, что ненавидит русских. Случилась пауза, довольно неловкая, потому что хозяин дома — прекрасный, кстати говоря, скульптор, человек широкой души и очень строгих, таких чуть ли не азиатских понятий о гостеприимстве — так вот, хозяин дома был старый отсидент, и в его доме старались не говорить о политике, по крайней мере, при гостях. Как в доме покойного о смерти. А кроме того, литовцам вообще не свойственна категоричность в личном общении. У них не принято это наше «срывание всех и всяческих масок», которое всегда заканчивается срыванием кожи заживо, и меня, к примеру, это вполне устраивает. А тут — все замолчали, и я невольно почувствовал себя притянутым к ответу, поскольку был, собственно говоря, единственным русским в компании. «А что так?» — спросил я у девушки. Она взглянула на меня как на пустое место и простенько так, как ребенок отвечает затверженный урок, пояснила, что русские — оккупанты, оккупировали ее Литву, и этого, по ее мнению, вполне достаточно. И заметьте, никто ей не возразил, а сидело в комнате человек десять, из них, как минимум, половина могли прийти ко мне — и приходили — в любое время дня и ночи с любыми проблемами. Все очень молча ждали моей реакции. Вот вам и «нет проблем».