Эргали Гер - Наталья

Он сказал «угу».

— Остальное, мол, на девять дней, — подсказала тетка, с тем и ушла.

— Чего? — не поняла бабушка.

— Та-а…

— Застегни мне сапоги, — попросила Серафима Никифоровна, спустив ноги на пол.

Николай застегнул, сел рядышком, пока она переводила дух и смотрела в пол, додумывая со сна свою тягучую угрюмую мысль, потом помог бабушке встать, а сам завалился на ее место.

— Пора, — сказала бабушка, додумав мысль до конца. — Пора собираться. Посмотри там черный платок, пожалуйста. Спасибо. А ты что, опять остаешься?

— Угу, — сказал он, укрываясь пледом.

Она озадаченно посмотрела, потопталась на своих слабых ножках, но ничего не сказала, заковыляла к двери.

— А это правда, бабуль, что церковь грачанскую дед Иван взрывал? — спросил он, закрывая глаза.

— Церковь? — удивилась Серафима Никифоровна, подумала, потом спросила: — А что это ты?

— Мне мама рассказывала, давно еще.

— Чепуха. Церковь военные взрывали, саперы, а Иван только присутствовал, по должности. А ты что, вроде Полины — тоже в верующие подался?

— Да нет, — заверил он мрачно. — Только какого черта вы эту мафию трогали, не понимаю.

— А тогда все трогали, сынок, — сказала бабушка, и эта странная обмолвка — «сынок» — царапнула слух. — Ты же знаешь, какие были перегибы, ладно бы только церковь… — Она оперлась на ручку двери, перевела дух. — Ты завтра появишься?

— Обязательно.

— Приезжай пораньше, — сказала бабушка. — Все трогали — такое время было. Разобрали по кирпичику церковь, сложили школу, а из школы — всех на войну…

Бабушка потопталась, словно еще хотела что-то сказать, потопталась и вышла. А он остался лежать.

Он лежал в темной комнате под пледом, истерзанный, совсем один. В огромной заледенелой стране без предела, в огромном запущенном фабричном городе, в маленькой темной комнате, загроможденной мебелью, больной звереныш. Человек без мамы. Засыпая под деловитую, слаженную суету приборки — за дверью подметали, выносили на кухню и мыли посуду, складывали столы — он думал о том, что если лишение себя жизни считается великим грехом, то и нелюбовь к себе тоже, по логике, неугодна Богу. По логике. «Это можно сформулировать математически», — думал он, и не слышал, почти не слышал, не пожелал услышать, как тихо, на цыпочках, вошел Сапрыкин, шепотом спросил:

— Колян, я возьму бутылочку на похмел, хоре? — и, не дождавшись ответа, прошел к балкону, потом бесшумно вышел.

И еще кто-то заглядывал попрощаться. Он спал.

Слышно было, как все переместились в прихожую, долго топтались там, по одному выходили, а он лежал и готовился к одиночеству, к окончательному одиночеству в пустой квартире. «Они все уйдут», — думал он, не веря, но вот дверь хлопнула, захлопнулась, он остался один, нет, кто-то еще остался — осталась? — выключила свет в прихожей, пошла по комнатам, выключая повсюду свет, в полной темноте вошла, пошатываясь, села в кресло подле дивана и замерла.

Наталья осталась.

«Наташка, — подумал он. — Осталась». Он так и знал. Так должно было быть, хотя по грачанским меркам оно, конечно, скандал. Ему полегчало, ледяная страна за окнами отступила, отлетела с балкона в свои заснеженные беспределы. Он стянул с головы плед, взглянул в ее сторону и увидел пыхающий огонек: Наталья курила.

— Не спишь? — спросила она неожиданно сиплым голосом.

— Не знаю. Вроде нет. Спасибо, что осталась.

Она хмыкнула.

— Пожалуйста. Спи давай. Я ненадолго, подежурю, так сказать, потом поеду. Так что давай, спи.

— Ладно, — согласился он, отвернулся к стенке, закрыл глаза. Голос у нее был здорово поддатый, слова спотыкались. Он лежал и слушал, как Наталья затягивается, как выдыхает дым.

— А почему не постелил? — определила она на ощупь. — Почему в одежке?

— Да ну, — буркнул Николай, но она заставила его встать, постелила постель, ему ничего не оставалось, как раздеться и нырнуть под мамино одеяло. Всей кожей ощущалось, какое оно мамино, одеяло, какое несвежее и родное. «Бог мой, — подумал он с тоской ни о чем. — Бог мой», — подумал он, пытаясь уплыть в привычную свою тоску, в усталость, но что-то крепко держало его на привязи, — Наталья, конечно, и никуда он не уплывал, только привязь натягивалась и вибрировала, а потом — потом он услышал всхлипы. Наталья плакала.

— Эй, — позвал он. — Наташка. Ты чего?

Она не отвечала, всхлипывала, а он лежал на боку, не имея сил на сочувствие.

— Ну что ты молчишь? — попрекнула она. — Что ты лежишь и молчишь?