Джефф Дайер - Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси

Я снял сандалии и вошел в храм. Вымощенный плиткой пол оказался влажным. Внутри было темно, сыро и не слишком чисто. Моему взору предстал широкий ассортимент богов, втиснутых в расположенные вдоль стен ниши, и не менее широкий ассортимент детишек, жаждущих поведать гостю, кто это такие. Был тут и Ганеша, увитый оранжевыми ноготками, темноликий, с глазками-бусинками, сделанными и в самом деле из бусин. Ганеша, тут же объяснил один мальчишка, это бог удачи — и нетрудно было понять почему. Он выглядел так, словно не мог поверить в свой счастливый жребий — полуслон, а все же бог! Это вообще характерная черта индуизма: сколько бы их ни было, всегда можно втиснуть еще одного. Там были и Гаруда — полуорел, — и обезьяна Хануман. Индуизм — это студия Диснея мировых религий. Каждому богу полагаются супруги, и всем им — персональные транспортные средства: Вишну путешествует на орле (Гаруде), Шива — на быке (Нанди), Картикейя — на павлине… Полный перечень средств передвижения и всех их ответвлений отследить нереально, но можно почти наверняка предположить, что этот «транспорт» (который, казалось бы, мог сам позаботиться о собственных перемещениях) тоже что-то под собой имеет, и тот же Гаруда порой разъезжает на сове или черепахе. А слон Ганеша на чем? Ну разумеется, на мыши.

Если у великих монотеистических религий и есть что-то общее, так это отсутствие чувства юмора. Найдется ли в Библии или Коране хотя бы одна шутка? Индуизм же, как я теперь ясно видел, был одной сплошной шуткой. Но не просто шуткой, а чем-то абсолютно смехотворным. Но и это еще не все. Идею смехотворности он перечеркивал тем, что выстраивал из нее целую космологию. Не знаю, насколько верно это наблюдение, но здесь, в индуистском храме, сама идея смехотворности становилась возвышенной.

Храм оказался очень маленьким, и моя экскурсия быстро закончилась. Я дал мальчишкам пару старых рупий и вышел на уже почти забытое солнце. Мои сандалии стояли там, где я их оставил. Приятно было снова надеть их, чтобы не брести босым по пыльному, усеянному навозом Варанаси. Мысль об изобретении и развитии обуви как несомненном признаке эволюции преисполнила меня счастьем; мои комфортно обутые ноги зашагали пружинистым шагом. Но одновременно с этим энтузиазм мой начал быстро испаряться. Идея смеха как оживляющего жизненного принципа, только что казавшаяся столь убедительной, на фоне этой, куда более пешеходной идеи прогресса выглядела безнадежно… смехотворной. Стоило мне это подумать, как я тут же расхотел гулять. И захотел отправиться обратно в отель, чтобы сыграть по дороге в «Varanasi Death Trip».

Я купил банку кока-колы (чтобы разжиться мелочью) и поймал тук-тук (у водителя которого мелочи, конечно, не было). Я не хотел называть свой отель, так как это неизбежно влекло за собой резкий скачок цен, но понял, что ни одного другого ориентира вблизи него я не знаю. Так что пришлось озвучить «Тадж». Однако пять минут спустя мы решительно свернули с главной дороги.

— Эй, куда мы едем? — вскрикнул я не то чтобы в сильном гневе, но просто чтобы перекричать дорожный шум и собственное стрекотание тук-тука. — Почему мы свернули?

— Главная дорога перекрыта, — сказал он.

Она, конечно, могла быть перекрыта, но вряд ли находилась в худшем состоянии, чем эти объездные пути. Да и не пути это были вовсе, а просто пыльные проулки, немощеные, замусоренные, щебенистые. Мы снова свернули — на еще более узкую и менее «проезжую» улочку, тянувшуюся, наверное, через одну из самых нищих частей города. Впрочем, возможно, это было не так. Есть множество градаций бедности. В сравнении с некоторыми другими местами это вполне могло показаться относительно благополучным и даже желанным. В куче мусора рылись две счастливые с виду свиньи. Какая-то часть кучи уже слежалась в однородную темную массу, в геологическую залежь концентрированной грязи — чистую, совершенно лишенную примесей грязь, грязь, в которой уже не было ничего, кроме грязи. Верхний же ее слой состоял из гниющих овощей, из которых приспособленное к подобной жизни существо наверняка могло бы извлечь массу высокоусвояемых питательных веществ. Венчали кучу корона из побуревших ноготков, куски промокшего картона (не годящегося уже даже на растопку) и вполне свежие экскременты. Все это было украшено россыпью синих полиэтиленовых пакетов. В каком-то смысле это был потенциальный туристический аттракцион: современная манифестация классической идеи нищеты и убожества. Она настолько меня взволновала, что я уже был готов попросить водителя остановиться, чтобы рассмотреть все получше, возможно, даже сделать пару снимков. Но, прежде чем я успел озвучить эту идею, водитель остановился сам. Нас окружала плотная толпа детей. По Варанаси носятся орды грязных ребятишек, босых и в расползающихся от старости футболках, вымогающих у туристов рупии. Но эти дети были куда беднее, и это сразу бросалось в глаза. Они были нищими даже по самым безденежным меркам. Они были грязными даже по самым грязным стандартам — грязнее окучивающих помойку свиней. Вполне возможно, что эта помойка на самом деле была их игровой площадкой… если не кухней. В них не было ничего очаровательного, и все же они были детьми, детьми с зубами, и глазами, и тонкими ручками, и в силу этого обладали — или могли бы обладать — неким очарованием. Это были детеныши гиены, городские щенята динго, дикие и опасные создания. Точнее, это были отдельные, но весьма подвижные части единого шевелящегося роя с дюжинами глаз и многочисленными ручками, каждая из которых тянулась в тук-тук, хватая все подряд — мою сумку, камеру, руки, карманы. Водитель выглядел насмерть испуганным. К счастью, со мной уже раньше случалось нечто подобное, когда в Неаполе на меня напала банда десятилетних мальцов. Тогда я просто не успел сориентироваться; когда же я понял, что происходит, они уже скрылись с моим бумажником. Сейчас, крепко зажав сумку между коленей, я лягался и раздавал оплеухи направо и налево, используя локти, кулаки и прочие части тела, чтобы лупить все, что оказывалось в пределах досягаемости, но стараясь не попасть никому по лицу. Вряд ли у них имелись какие-то родители, но перспектива появления на сцене чьего-нибудь папаши, жаждущего узнать, почему этот богатый турист расквасил нос его сынишке, меня совсем не вдохновляла. Отчаянно дерясь, а заодно приглядывая за своими карманами и не выпуская из захвата ценное имущество, я велел водителю немедленно трогаться.