Юлия Кривопуск - У мечты должны быть крылья

— А? Деньги? Есть, да, конечно.

— Шашлык возьми — шашлык здесь вкусный. Ну, чё еще? А, держи ключи. Это будут твои, у меня свой комплект. Я на работу поехал — мне ещё шефа домой отвезти надо. Вечерком заеду. А не заеду, так позвоню. Давай, будь! — протянул Славка руку.

— Ага, пока, — ответил родственник, пожав протянутую ладонь. — А как на пляж-то пройти? — спохватился он.

— Из подъезда направо, а потом в гору. Там спросишь. Пока!

Вытащив из кармана горсть семечек, брат повернулся и вышел из квартиры.

Сашка остался один. Выглянул из окна кухни, посмотрел, как Славкин «ауди» резко сдал назад, чуть не врезавшись в скамейку с пенсионерками и, вспугнув стаю голубей, скрылся за поворотом.

Парень присел на стул. Попытался справиться со смятением. Было стыдно и немного обидно за себя. Чёрт, в двадцать пять лет пора научиться контролировать свои эмоции. А он, как детсадовец, раскрыл рот при виде ярких игрушек — красивой машины и шикарной квартиры. То, что Славкины машина и квартира достойны эпитета «шикарные», Сашка даже не сомневался. Не смущало московского гостя и то, что настоящим владельцем сих предметов роскоши являлся некий загадочный «шеф». Брат всем этим пользовался, а значит, остальное оставалось за кадром и не имело значения.

Своего двоюродного брата Сашка не видел десять лет. Собственно, они и до этого не часто встречались. Славкина мать, родная сестра Сашкиной матери, вышла замуж за моряка и уехала из подмосковного отчего дома на юг России. Сашкина мать тоже вышла замуж, но супруг увёз её в другом направлении — в Москву. Так получилось, что братья появились на свет в один год. Славкин отец всю жизнь проходил в море матросом, честно вкалывал, хотя изредка и выпивал.

А вот про своего отца Сашка мало что знал. Мать часто рассказывала, что его родитель был безумно красив. Московские художники писали картины с его мощного торса и вдохновлялись совершенными чертами лица. Говоря проще, папаша работал натурщиком. Как любой настоящий служитель богемы — а именно таковым он себя и считал, — папенька очень любил выпить. Его мощным торсом вдохновлялись, естественно, не только художники, но и художницы. Страсть к спиртному и женщинам, а также хроническое безденежье отца до добра не довели. Сашкина мать ушла от него через год после рождения сына. Папенька с бывшей семьёй не общался, алиментов не платил. Сашка и не видел его никогда, если не считать нескольких фотографий и одного портрета, писанного кем-то с идеального отцовского лика.

Однажды зимой, когда Сашке было шестнадцать, мать пришла с работы и хмуро бросила:

— Отец твой умер.

Сашка молча поднял на неё глаза, в которых стоял немой вопрос. Он не знал, как ему надо реагировать на это известие. Мать поняла вопрос по-своему.

— От водки умер. Под забором, как собака. Пьяный в сугробе замёрз, — пояснила она.

Больше они с матерью никогда на эту тему не говорили.

Славка, росший в провинции, в школе был троечником и задирой. Москвич Сашка тоже отличником не был, но троек в дневнике не носил. А ещё он унаследовал папенькину тягу к прекрасному. Но, если папаша прекрасное понимал весьма своеобразно, то у сына была тяга к книгам. С детства он читал запоем. Книги были его страстью, единственной и неповторимой любовью. Сашка всегда получал пятёрки по литературе, а сочинения писал лучше всех в классе. И если Славка после восьмилетки закончил ПТУ и пошёл служить в армию, то Сашка дотянул десять классов и отправился поступать в МГУ на факультет журналистики. К своему собственному удивлению, поступил.

Шёл 1991 год. Августовский путч перевернул всю страну. Распадался Советский Союз, разваливались предприятия, росли цены, люди месяцами сидели без заработной платы.

Сашка учился в университете. Он жил, наблюдая за происходящим как будто со стороны. Утром ходил на лекции, после обеда пропадал на тренировках в бассейне. Парень занимался плаванием и имел разряд мастера спорта. А вечером его всегда ждал вкусный ужин, приготовленный матерью. Как и откуда мать брала продукты, чтобы накормить его, парень не задумывался. Раз на столе стоит тарелка и в ней есть еда, значит, всё хорошо.

В университете царил сумбур. Систему преподавания, формировавшуюся десятилетиями, требовалось враз сломать и перевести на демократические рельсы. Преподаватели пытались на скорую руку накропать новый курс лекций. Оставив бесплодные попытки, возвращались к старым, отработанным методам образования. И терялись под напором студентов, жаждущих перемен и не желающих изучать устаревшие, по их мнению, науки. Преподаватели не знали, что преподавать. А студенты просто не хотели учиться — во всеобщей неразберихе им было весело.