Виктор Ремизов - Воля вольная

— Все равно! Китайцев здесь не надо! Русские — не подарки, это понятно, но для нас это все-таки наша земля, деды наши здесь лежат, а для них? И деньги они любят не меньше! После них тут пустыня останется!

Генка сидел на корточках у печки. Он дотянул бычок, сунул его в щель дверцы и повернулся к Илье:

— А знаешь, почему у нас хорошей власти никогда не будет?

— Почему?

— Потому что она мне на хер не нужна. Я это четко знаю! Смотри! То, что мне нужно, техника, например, или оружие — у меня все хорошее. Я за этим слежу, стараюсь, чтоб было еще лучше. А что власть? Не надо ее мне, вот она и такая. У меня все свое — я и без них прокормлюсь. Нет, серьезно, нашу власть надо отменить совсем. Раньше-то, до большевиков, здесь, считай и не было никакой власти — полтора полицейских и все. И люди сюда за свободой уходили… а как ты думал! Сибирь — она всегда свободная была…

— Посмотрим сейчас. Кобяка повяжут… Узнаете свободу…

— Не повяжут… договорятся… а не договорятся… — Генка, широко зевая, пожал плечами. — Давай укладываться, что ли? Не нам это решать…

Генка раскатал спальник, повозился, устраиваясь, вскоре затих и тонко засипел носом. Жебровский поднес горсточку руки к верхушке лампы, дунул в нее, плоский, трепещущий вершинкой огонек погас. Илья лежал сверху спальника. Не спалось. Недоволен был собой до тошноты — зарекался говорить обо всей этой дребедени, а тут понесло. За этим ты сюда ехал? — спрашивал самого себя.

Луна подсвечивала в окошко. Печка давно умолкла, и становилось прохладно. Илья сел, закуривая, нащупал ногами галоши и вышел из зимовья. Нашарил по карманам фонарик. Градусник показывал минус тринадцать. Тихо было в тайге. Мелкие блестки летели откуда-то сверху, из черноты вселенной, где возможно, и даже наверняка все было значительно лучше, оседали на серых бревнах избушки. Луна окончательно выползла над хребтом и осветила белые склоны, вычернила каменные осыпи, окрестные вершины растворились в посветлевшем небе. Лиственницы на поляне, кедровый стланик на другой стороне ручья потянули по снегу четкие тени. Одна из Генкиных собак высунула половину морды из конуры и посмотрела на Илью. Будто спрашивая: чего не спишь? Или завтра не пойдешь на охоту? И начала засыпать и падать мордой, еще не спрятавшись.

Жебровский очнулся, ежась от холода, подумал с внезапной радостью, что завтра и правда на охоту. Он надергал из поленницы дров и вернулся в тепло. Заложил в печку. Присел рядом на корточках, грелся и смотрел, как лиственница сначала вспотела на алых углях, а потом в нескольких местах сразу закрутилась дымками. Все лучше и лучше становилось на душе. Из головы не шел удивленный взгляд собаки про их завтрашнюю охоту. И он, вольно улыбаясь, уже бодро пер на снегоходе по залитой солнцем тайге с веселыми тенями деревьев по пушистому сверкающему целику и ни о чем не думал. Важны были только крепость тела, удача, да красота вокруг. И хрен с ними, со всеми этими мужиками и их проблемами, если им самим до этого никакого дела нет.

Генка храпел так, что банки звенели на полке.

Люди снаружи и внутри разные. Тихий больным себя чувствовал. Как будто жар был. Даже не жар, но что-то важное, от чего всё зависит, тлело тяжело глубоко внутри. Он машинально делал какие-то дела, распоряжался, подгонял людей, подчищая свои конюшни. А сам чувствовал, что его мало это волнует и ему все равно, что будет с его службой. Что-то внутри него было настолько сильным и опасным, что Тихий перестал чувствовать саму жизнь. Заклинило будто. Что-то делал, говорил, приказывал, сам слушал и ничего не слышал.

Он вышел из подъезда, по привычке направился к машине, но остановился. Сунул ключи обратно в карман и пошел из дворика на улицу. Хотелось прислушаться к тому внутреннему беспокойству, понять, что это вообще, и что ему надо от Тихого.

Небо было чуть синеватым, но фонари, на тех столбах, где они остались, уже затеплились. Тихий шел не дорогой, а стежкой вдоль одноэтажных домов с палисадниками. Пустыми и скучными в основном. Деревьев почти нигде не было. Кое-где к стенам домов прижимались кусты, да где-то — редко где — из-под снега торчали замороженные цветнички. Цветы здесь без трудов не растут, — отмечал Тихий привычно. Хваля хозяек, у которых цветы росли. Было промозгло с моря, но он не чувствовал, шагал тяжеловато по натоптанной дорожке, пытался думать о своем, но по привычке думал о том, что пол-улицы без света и надо тряхнуть энергетиков, чтоб лампочки ввернули. МАЗ какой-то догнал, ревя натужно, водила притормозил, шапку в окошко приподнял. Тихий глянул на него, не узнал, но тоже махнул рукой. Машина, нещадно коптя и объезжая дорожные ямы, поехала дальше, свернула через пустырь, заросший высоким бурьяном, к воротам бывшего консервного завода. Заброшенного давно. Из-за бурьяна виднелся выцветший железный транспарант над упавшими воротами: «Идеи Ленина живут вечно!» Куда это он поехал? — подумал машинально Александр Михалыч.