Дэвид Митчелл - Блэк Свон Грин

– Ладно-ладно, они не убили бы меня буквально, но они бы злились на меня. Это… мой самый большой страх.

– Угу. И как долго они могли бы злиться на тебя? Всю твою жизнь? Двадцать лет?

– Ну, не так долго, конечно, но…

– Угу, восемь месяцев?

– Несколько дней, точно.

– Что за…! Несколько дней? Твою мать, Джейсон!

– Больше, чем несколько дней. Скорее неделю. И они всегда напоминали бы мне об этом.

– Угу. И как много недель, ты думаешь, они могли бы напоминать тебе об этом?

– Я… (Палач заблокировал «сожалею») Я не понимаю, к чему вы клоните.

– Сколько недель в году?

– Пятьдесят две.

– Угу. И сколько лет ты собираешься жить?

– Я не знаю. Семьдесят?

– Семьдесят пять лет, если конечно ты не доведешь себя до нервного истощения своими бзиками. Хорошо. Пятьдесят два умножим на семьдесят пять, скольк будет? – Она вбила сумму в калькулятор. – Три тысячи девятьсот недель. И. Ты хочешь сказать мне, что твой величайший страх – это видеть упрек в глазах отца и матери в течение одной недели из почти четырех тысяч недель. Или две недели. Или три. – Росамунд надула щеки и выдохнула. – Хотела бы я поменять твой величайший страх на любой из моих. Можешь взять два моих страха, если хочешь. Нет, десять. Не стесняйся, я заметила, ты любишь страхи.

Мощный ветер, почти Торнадо, промчался по площади, и окна задрожали.

– Ты сломал часы! Не будущее. Не жизнь. Не позвоночник.

– Вы не знаете моих родителей. – Мой голос звучал обиженно.

– Вопрос в другом, Джейсон: «а знаешь ли ты своих родителей?»

– Конечно, знаю. Мы живем в одном доме.

– Ты разбиваешь мне сердце, Джейсон. Ты разбиваешь мое долбанное сердце.

Я вышел из лавки на площадь и вдруг понял, что забыл карту на столе Росамунд. Я вернулся за ней. Когда я вошел в кабинет, я увидел, что синяя дверь в дальнем углу открыта. Там стоял унитаз. Журчала струя. Росамунд писала, громко напевая «Плыви, плыви лодочка вниз по реке» (*английская колыбельная*) на каком-то иностранном языке. Обычно женщины сидят, когда писают, во всяком случае мне так казалось раньше, но Розамунд писала стоя, задрав юбку до пояса. Мой двоюродный брат Хьюго Лэмб говорил, что в Америке у них есть специальные резиновые письки для женщин. Может быть, Розамунд купила себе как раз такую. У нее были волосатые ноги, как у моего отца, и это тоже было странно. Я был так смущен, что просто взял карту со стола и ушел.

Я купил хот-дог в какой-то недружелюбной закусочной и устроился с ним на лавочке в парке. Парк имел форму треугольника. Чинары здесь выглядели жалко, листва пожухла, август подходил к концу. В магазинах висели плакаты «СКОРО В ШКОЛУ». Эти последние дни свободы трещали, как последние конфетки тик-так в почти пустой упаковке.

До сегодняшнего дня я был уверен, что смогу легко заменить дедушкины часы, надо только найти такие же. Но теперь все сложнее – я должен найти кучу денег. Я жевал свой хот-дог и думал о том, как (а) я смогу убедить родителей, что часы пропали и (б) представить все так, чтобы в этом не было моей вины и (в) сделать свою ложь неуязвимой к допросам.

Это невозможно.

Когда ты только начинаешь есть хот-дог, он очень вкусный, но когда доедаешь, на вкус он становится похож на свиные яйца. Джулия говорит, что именно из них-то хот-доги и делают.

Мамина подруга Ясмин Мортон-Бэггот владеет бутиком «La Boite aux Mille Surprises», но хозяйничает здесь мама, а помогает ей ассистентка Агнесс. (отец называет это место «бутик-нервный тик») «La Boite aux Mille Surprises» – это полу-магазин, полу-галерея. В магазине продаются вещи, которые можно достать только в Лондоне. Перьевые ручки из Парижа, шахматные доски из Исландии, атомные часы из Австрии, драгоценности из Югославии, маски из Бирмы. Второе помещение – галерея. Покупатели приезжают со всей Англии, потому что Ясмин Мортон-Бэггот знает художников со всего мира. Самая дорогая картина в галерее принадлежит кисти Волкера Олденбурга. Волкер Олденбург пишет картины в стиле «модерн», а студия у него – в погребе для картошки. Я не могу точно сказать, что изображзено на картине «Туннель9», но это стоит 1950 фунтов.

Это мои карманные деньги за тринадцать лет.

– Мы прастнуем, Джейсон. – У Агнесс был легкий уэльский акцент, поэтому я не всегда понимал ее. – Твоя мама только что продала картину.

– Отлично. Одну из дорогих?

– Самую-самую дорогую.

– Здравствуй, милый. – Мама вышла из галереи. – Как провел утро?

– Эммм… (Палач заблокировал «неплохо») Отлично. Агнесс говорит, ты только что продала… (Палач схватил «самую»)… дорогую картину?