Сергей Каледин - Черно-белое кино

Во дворе их дома часто дрались бандиты, жившие в полуподвалах с грязными окнами, наполовину вылезающими из асфальта. В соседнем тишайшем дворе правительственного дома номер три день и ночь бродили шпики в одинаковых габардиновых пальто, там была тишь да гладь, а у них бились вусмерть — до конца.

По воскресеньям татарин под окнами истошно вопил: «Старьё-ё берьё-ём!..»

От школы их водили на карандашную фабрику Сакко и Ванцетти и на хлебозавод. На их глазах из суковатых деревяшек получались гладкие граненые карандаши. Инка сказала, что Сакко и Ванцетти приехали из Италии в Америку делать карандаши, а их за это повесили. А на хлебзаводе из огромного чана с белесым месивом после печки на конвейер выпрыгивали французские булки с поджаренной коричневой губой.

И карандаши и хлеб были чудом. Сестры впервые увидели, как делаются вещи.

По праздникам в ночном небе над Манежем висели портреты Ленина — Сталина, высвеченные гудящими прожекторами, которыми рулили солдаты. Палил разноцветный салют. Люди на площади танцевали. Стройные торжественные милиционеры в белых гимнастерках, стянутых в рюмочку широким военным ремнем, похожие на балерин, следили за порядком.

Съемная дача — изба в деревне — огородом касалась поля, дальше расплывалось водохранилище. По субботам сестры встречали обшарпанный пароходик с родителями и гостями. На причале студенты пели под гитару аргентинское танго: «Прости меня, но я не виновата, что так любить и ждать тебя устала…»

Навстречу Иде, истошно шипя, неслись два огромных страшных гуся. Добежав, ткнулись ей в ноги, замерли. Ида погладила их, как щенят. Прошлым летом она выпросила у хозяйки два отбракованных яйца-болтушки, положила в вату под лампу и вывела мокрых гусят. Гусята быстро росли, загадили избу. Их переселили к родне в сарай, но своих они презирали и держались вдвоем, наособицу, копируя Нюру с Лелей.

Наступал длинный чудный вечер. Соловьи сходили с ума. Родители с гостями играли в лото, заводили патефон. С волейбольной площадки дома отдыха по соседству с деревней доносились крики. Где-то рядом был Тимур и его команда, Ольга с аккордеоном… Сестры торопились. Их ждала подружка, мечтавшая стать «боксеркой». Ида кричала вдогонку, что опять ничего не поели.

«Боксерка» повела сестер на зады огорода звать отца ужинать.

— А завтра щенков будем топить, хочете смотреть?

Сестры остолбенели: зачем?!

— Дуры какие! Кто ж их кормить будет?.. Да они маленькие — им не больно.

Отец «боксерки», полуголый фронтовик, единственной рукой в морских наколках рвал шкуру с подвешенной на турнике телки. Ровно отпиленная тяжелая культя с полурусалкой прижимала нож.

— Закгой глаза, — велела Лёля.

— А щенки-и?.. — всхлипнула Нюра, послушно закрывая лицо ладонями.

Хмельной веселый хозяин мощной рукой подобрал с земли тяжелую окровавленную шкуру и легко швырнул ее за забор.

— Дуська!.. Дарю от щедрот. Сумку сошьешь из этой хуевины… — Заметил детей. — Тюрю лопать? Айда.

— Мы не будем вашу тюгю лопать. Не надо щенков топить!..

— Кого-о?.. Да пусть живут, пропади они пропадом. — Фронтовик великодушно махнул культей — нож выпал из-под мышки. — Говна-то… Зелень подкильная. Пошли — по тюре.

Над полем расцвела радуга, одним концом уткнувшись в лес, другим касалась далекой воды. Птичка с оранжевым брюшком перестала клевать зеленую завязь смородины, задумалась и вдруг запела ангельским голосом, будто плела веночек.

В Москву от «боксерки» пришла открытка: «Часики тихо ходили, Лёля в то время спала. Часики тихо сказали: „Лёлечка, в школу пора“».

В школу сестры принесли вшей. Ида кинулась на них с керосином. Вычесывать густые длинные волосы всегда было больно, и, когда полетел Гагарин, сестры самовольно отрезали косы. Тогда же они потребовали, чтобы их больше не одевали одинаково. Ида сшила им разные пальто.

Последним летом на даче началось настоящее счастье: ночные костры, печеная картошка, мальчики, пахнущие ветром, игра в бутылочку, сигареты «Кармен», ворованные из бабушкиных польских запасов. В лесу просыхали тропинки — черные с беловатым обводом. На поле в жару пощелкивали зерна. Кукушка сулила бесконечную жизнь.

Лёля и Нюра.

В городе на них обрушился Ремарк: любовь, туберкулезные красавицы… Об этом можно было только мечтать. Кроме книг страстью стало кино. «Королевство Кэмпбелла», «Багдадский вор», «Леди Гамильтон». Лёля маникюр ила ногти, чтобы рука, протянутая в дупло кассы кинотеатра «Художественный» на запретный фильм «Ночи Кабирии», выглядела как взрослая. Денег на кино не хватало, но сестры под руководством Инки нашли выход. Во дворе Военторга из ящика с молочной тарой девочки взяли на пробу по бутылке и сдали их с другой стороны магазина в специальное окошко рядом с лысым чучелом бурого медведя. Дело пошло. Они смотрели кино до одури, ели мороженое и гуляли. На станции метро «Калининская» над вентиляционной решеткой — «раздувалкой» — раздували юбки. Проклюнулось чувство юмора, на первых порах — рахитичное: встречным женщинам, «женьшеням», они ставили оценки за красоту. От идиотизма спасало чтение. Позвонила Инка: «Спускайтесь». Они встретились у подоконника между этажами.