Лариса Кравченко - Земля за холмом

И вот они собрались четверо — последний слет, в Нинкиной столовой, со всеми ее накрахмаленными чехлами и салфеточками.

Ребята стали совсем взрослыми — в манере закуривать и говорить. На Сашке — элегантный костюм цвета беж, в дорогу сшитый, по-видимому, на Юрке — модный галстук с драконом. Юрка работает в китайском проектном бюро и успел съездить в Пекин в командировку. И Юркой не назовешь — инженер Старицин.

Сашка, конечно, подозревал, что неспроста эта, срочно организованная, встреча, хотя поначалу они просто мирно ужинали: первые помидоры на столе — начало лета.

— Это правда, Сашка? — спросил наконец Юрка. Сашка понял сразу — о чем речь. Но все еще пытался оттянуть неприятный разговор.

— Что ты темнишь? — вспылил Юрка. — У вас виза на руках! Едешь ты или нет?

— Еду! — зло сказал Сашка.

— Ты хоть соображаешь, что делаешь!

— Да, я не могу не ехать! — закричал Сашка. — У меня мать! Должен же я наконец дать ей нормальную жизнь! Вы просто не интересовались, как мы жили с матерью, как она тянула меня до диплома! Я просто обязан дать ей теперь что-то!!

— Разве мы не работаем?

— Ты думаешь, надолго то, что мы работаем? Мы построим здесь все, что потребуется, а потом нас попросят! Можешь быть уверен! Почему сократили с Дороги твою мать, хотя она проработала там лет двадцать? Нас выставят, а выезд туда будет закрыт, и мы останемся здесь, как в мышеловке!

— Мы уедем в Союз…

— Никогда мы туда не поедем! Мы просто не нужны там! Армия ушла и не взяла нас. А теперь «союзные» уезжают и оставляют!

— Подожди, придет время…

— Не хочу я больше ждать и чувствовать себя неполноценным! И потом — у меня отец белый эмигрант, где гарантия, что там это на мне не отзовется? А я хочу жить и работать спокойно!

— Сашка!.. — сказала Лёлька, она слов не находила, хотя именно сейчас нужны были такие слова, чтобы убедить его, что мало — просто работать и жить, и должно быть у человека главное, — ради чего жить.

— Где твоя совесть? — сказала Нинка. — Ты позоришь всех нас…

— Я не член ССМ, как вы, — желчно сказал Сашка, видимо, так и осталось у него, как незаживший рубец, исключение. — И нечего устраивать собрание группы!

— Ты гнус, Сашка! — потерял терпение Юрка (гнус — это самое страшное его ругательство). — Ты гнус и предатель, и нам не о чем больше разговаривать! — И выскочил курить на кухню.

Юрка умел отрубать от себя друзей, Лёлька хорошо это знала.

И тут оказалось — нм просто не о чем говорить: связи, почти кровные, скреплявшие их «четверку», обрывались.

— Ну, я пошел, — сказал Сашка.

Его никто не удерживал, хотя они знали, что видят эго в последний раз.

Лёлька стала собираться домой, и Юрка тоже. Они вышли на Церковную, а потом на шоссе, и Юрка опять вел за рога свой «велик», как некогда. Он больше не жил по соседству на казенной квартире на Бульварном, а снова в частных домах в Гондатьевке, но теперь почему-то решил проводить ее.

— Садись на раму, — сказал Юрка, — я тебя мигом доставлю.

— Ты меня уронишь, — сказала Лёлька.

— Не уроню, — Юрка подсадил ее перед собой на перекладину, ловко и уверенно, и было в этом что-то новое, мужское, несвойственное прежнему мальчику.

Дорога в молчании, снова вниз по шоссе, просторному и синему, отсвечивающему, как ночная вода. Молчание Юрки, потому что нелегко ему давался разрыв с Сашкой, хотя он и привык рубить сплеча. И молчание Лёльки, потому что никогда еще не был он так далеко от нее, словно запертый на семь замков со своим миром мыслей и чувств, в который она уже не имела доступа. Хотя руки его, лежащие на руле, обнимали ее, но это не имело значения — для него, во всяком случае.

Юрка разогнал свой «велик», и они взлетели на подъем — вот уже собор встает на верхушке Новогороднего холма — точеные луковки куполов на подсвеченном фонарями небе. Скорей бы она кончалась, эта дорога!

Сашка уезжал дневным южным поездом, как и все «заграничники», с перрона, где всегда пахло фруктами, потому что здесь выгружали желтые тугие бананы и персики в плетеных корзинках с пестрыми наклейками — Южный Китай.

Лёльке ничего не стоило выйти из техбюро и проводить Сашку, но она не должна была этого делать — как член ССМ, провожать его, отколовшегося. Здесь, на перроне, был уже тот — другой лагерь, точно определившийся, потому что все ясно, если у тебя билет на южный поезд.

Смутно и беспокойно было ей в тот день. Ирине она ничего не говорила — стыдно, что она такая непринципиальная! Лёлька ругала себя, но не смогла усидеть на месте, наврала Ирине, что ей нужно в Центральный пост, и выскочила.