Назым Хикмет - Жизнь прекрасна, братец мой

Под вечер сижу дома, рисую кота. За третий месяц это уже восьмой или девятый. На Москву льют весенние дожди.

Си-я-у говорит:

— Аннушка любит тебя.

— С чего ты взял? — спрашиваю.

— Она сама мне сказала, — отвечает он.

* * *

Шум водокачки — шух-шух да шух-шух.

— Потуши лампу, Ахмед.

Прежде чем погасить лампу, Ахмед встал и начертил на двери седьмую черточку.

— Скажи товарищам, что я уехал в Стамбул, Измаил… Если вдруг что-то случится, будет лучше, чтобы они не знали, что я здесь.

— Ладно, ладно… Ложись уже!

Шум водокачки — шух-шух да шух-шух.

Ахмед не стал ждать вечера и начертил на двери четырнадцатую черточку спустя два или три часа после того, как ушел Измаил. Он знал, что это уже четырнадцатая, но все равно пересчитал их. Четырнадцать. Сорок один минус четырнадцать будет двадцать семь. Через щели между дверными досками он посмотрел наружу. Отпрянул от двери. Снова посмотрел. Смуглая молодая женщина в желтом «йеменском» платке и шароварах, босая, развешивает по кустам белье. Рядом с ней голый по пояс парнишка. Парнишка посмотрел в сторону хижины. Ахмед сразу отошел от двери, будто парнишка мог его увидеть. Должно быть, цыгане. Слышны их голоса. Мальчик говорит: «Я войду в хижину», женщина отвечает: «Не войдешь, не видишь, там замок?» Мальчишка говорит: «А я открою замок». Начинает возиться с замком. Ахмед отошел в угол. Мальчик заглядывает в хижину сквозь дверные щели. «Там лампа горит!» — говорит он. Ахмед мысленно честит и мальчишку, и лампу, и себя. Мальчишка возится с замком, женщина кричит на него. Сквозь щели Ахмед видит, как мечутся тени. Парнишка испускает вопль. Видимо, получил по шее. Женщина и парнишка исчезают. Ахмед простоял в углу, не шелохнувшись, может быть, десять минут, а может быть, два часа; затем, на цыпочках — рехнулся я, что ли, разве мои шаги могут быть слышны снаружи, я и так босиком, — он подошел к двери. Женщина присела на корточки возле белья, парнишка лежит на спине. Я отступил назад в свой угол и, потянувшись, взял табуретку, сел. Сложил руки на животе. Женщина поет. У нее задорный голос. Говорят, цыганки горячие. Керосин в лампе вот-вот кончится. Черт побери! Ахмед встал, направился было к бидону, но вспомнил: керосина нет. Измаил вечером принесет. Он вернулся на свою табуретку. Парнишка разговаривает с каким-то мужчиной. Мужчина говорит: «Верно, хозяин забыл потушить, когда уходил». Подходят к двери. Смотрят внутрь. Пламя в лампе вздрогнуло несколько раз и погасло. «Потушил», — говорит парнишка. Женщина кричит: «Какое вам дело до чужой лампы?» — «Тут живут джинны», — говорит мальчик.

Голоса снаружи умолкли. Ахмед встал, посмотрел наружу: никого нет, даже белье исчезло. Заткнул щели в двери газетной бумагой. Лег навзничь на койку. Тьма кромешная. Смерть — это даже не тьма. Не головная боль, не страхи, не судороги, не вой с текущей слюной и не выстрел Измаила. От этого нечто, которое даже не является кромешной тьмой, тоскливо. Смерть — это даже и не тоска, черт побери.

Вернулся Измаил.

— Они раскинули палатку слева, на склоне, — сказал он, — наверное, к утру уйдут. Зия был без ума от цыган. «Если б я не зарекся жениться, взял бы в жены цыганку», — говорил он.

Поели они в хижине. Дверь открывать не стали. Измаил сказал:

— Вот бы придумали пилюли какие-нибудь от этого бешенства, чтобы не нужны были уколы. Придумают. Увидишь, когда-нибудь придумают.

— Мне придется проглотить пилюлю еще до того, как придумают, — сказал Ахмед. И не улыбнулся. Ему вдруг стало стыдно за то, что у вырвавшихся у него слов был двойной смысл.

— Не болтай глупости, — сказал Измаил и посмотрел в сторону двери, наверное на черточки.

— Четырнадцатая черточка, — сказал Ахмед.

Где-то около полуночи Ахмеду померещилось, что в дверь стучат. Вскочив, он привстал на койке.

Показалось.

Ахмед потер лоб. Он смотрит на дверь хижины. Застукали нас, что ли? Он прислушался; только шум водокачки: шух-шух да шух-шух.

…Я открыл дверь. 1921 год. Уже четыре дня и три ночи мы в Инеболу. [21] Инеболу — небольшой город в черноморском регионе на северо-западе Турции. Слышу ропот волн Черного моря. Два человека в галифе и папахах стоят перед дверью нашего номера, и со спины их освещает керосиновая лампа, горящая дальше в коридоре.

Сулейман и Тевфик привстали на кроватях.

— Одевайтесь, господа.

— Что происходит? — спрашивает Тевфик.

— Собирайте ваши чемоданы.