Александр Проханов - Последний солдат империи. Роман

— А это, — Чекист показал на великолепную магнолию, чьи лепестки были цвета сливочного масла, и благоухание от которой распространялось теплой сладостью. — Это память об устранении Троцкого...

Белосельцев любовался великолепным цветком, в котором душа пролетарского вождя, освободившись от черепа, где уродливо торчал ледоруб, больше не помышляла о красной мировой революции, а только о революции зеленой, когда кроткие и жизнелюбивые растения укутают землю своими изумрудным покровом, и все они соединятся в шуме лесов и тихом шелесте трав. И он, неукротимый мятежник, и убивший его Меркадер, и покушавшийся на него художник Сикейрос, и расстрелянные им донские станичники.

— А вот, обратите внимание, напоминание о троцкистско-бухаринских процессах. Как разрослись эти деревья!..

Несколько араукарий тянули вверх косматые смоляные руки, братски пожимали друг другу ладони. Здесь был и Зиновьев, и Бухарин, и Рыков, и товарищ Бубнов, и товарищ Радек, который за эти десятилетия так и не вырос и остался пахучим можжевеловым кустом. Чекист тронул растущие на кусте смолистые ягоды, но не сорвал, а только потер. Поднес пальцы к ноздрям, вдыхая терпкий запах.

Они миновали поляну с рощей разросшихся банановых деревьев, в каждом из которых пребывала душа расстрелянных Сталиным военачальников. На Тухачевском созревали плоды, висели тяжелыми золотистыми гроздьями. У Якира среди широких глянцевитых листьев появились ярко-зеленые молодые побеги. Касиор цвел, окутанный сладкой пыльцой. И все они вспоминали красоту голубых холмов в предместьях Варшавы, куда несла их конница, и чуть слышно, чтобы не помешать остальным деревьям, пели хором: «Мы — красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ...»

Белосельцев испытывал нежность и тихую печаль, какая возникала в нем при мысли о переселении душ. Проходя по аллее платанов, посаженных в ознаменование процесса «Промпартии», он увидел голубую сойку, которая, как показалось ему, была перевоплотившимся Ягодой. Тут же, у корней, пробежал смешной торопливый ежик с черными бусинами глаз, который несомненно был наркомом Ежовым. Оба наркома питались орехами и грибами, жили в тени ветвистых, зеленокудрых инженеров, профессоров, «красных директоров», которые давно не помышляли о вредительстве, а жили в симбиозе с ежом и сойкой.

― Деревья хранят не только энергию солнца, — задумчиво заметил Чекист, — но и человеческую историю, включая и историю КПСС. Кидая поленья в камин, мы освобождаем энергию солнечных лучей, согреваемся ими. Не исключено, что в эзотерических лабораториях будущего из этих деревьев мы вернем в историю наших безвременно ушедших товарищей, которые смогут заново прожить свои жизни, но уже без досадных ошибок.

Теперь они шли мимо олеандров, секвой, тонколистых, распахнувшихся в небеса эвкалиптов.

То были разведоперации времен Великой Отечественной, связанные с именем Зорге, героической красной капеллой, со шведским шпионом Валленбергом, который, делая вид, что спасает евреев, старался добыть чертежи ракетной программы фон Брауна, утаивая секреты от советской разведки.

Насаждения, по которым они шли, казались необъятными. То почти превращались в лес, без тропинок и просек. То становились милым подобием среднерусских дворянских усадеб. То разворачивались геометрической роскошью французских парков. То напоминали английский садовый ландшафт. Чувствовались пристрастия садоводов, сменявших друг друга, пекущихся о разрастании ботанического «Объекта двенадцать».

Они ненадолго остановились у двух баобабов, посаженных в память о супругах Розенберг, казненных на электрическом стуле за разглашение секрета атомной бомбы. Акация, цветущая ослепительным фиолетовым цветом, напоминала о ядерном проекте, осуществленном под кураторством Берии. Тут же краснели заросли низкорослого декоративного кустарника, в ознаменование переселения народов — чеченцев, крымских татар, ингушей. Сам же Берия, полосатый бурундучок, стоя на задних лапках, аппетитно грыз корешок, ничуть не боясь посетителей, навестивших его угодья.

Они постояли под финиковой пальмой, качавшей своим роскошным плюмажем. «Карибский кризис, убийство Кеннеди», — лаконично пояснил Чекист. Приблизились к ребристому стволу кокосовой пальмы, простершей в синеве свои крупные, с растопыренными пальцами, листья. «Дворец Амина, Кабул», — заметил Чекист. Обошли кругом высоченный, похожий на колючую гусеницу кактус цереус. «А это высылка Солженицына».