Сергей Смирнов: Изгой и язык

— Ты не Ивана ли Дмитриевича сын?

— Д-да...

— А, ну как жа! Известный человек, да. Хороший человек! Помог мне однажды вора-то поймать. Ведь ухитрился, ты погляди, целый кирпич выискивать и на дачу себе потихоньку возить...

Старик остановился, снова оглядел Витю с головы до ног и сказал уже совсем другим, не строгим, голосом:

— Ну, чего стоишь? Беги домой, что ли. Куды такой чумазой? Вот папка-то задаст, поди!..

* * *

Но Витя тогда не сразу пошел домой. Он сходил на заросший тиной пруд, который к концу лета почти пересыхал, и попытался умыться. Сажа не смывалась, только размазывалась еще больше. За этим занятием его и застали мальчишки, которые пришли на пруд ловить циклопов, дафний и прочую мелочь, — аквариумных рыбок кормить. Эти мальчишки и повели Витю домой, рассказывая по пути всем и каждому, какой подвиг он совершил.

Дома Вите, конечно, попало. Но не так, чтобы сильно. Мать ворчала, что надо греть два титана, и только стирать среди недели ей и не хватало, да и мыла не напасешься. А папа вечером, придя с работы, покачал головой, и сказал:

— Драть тебя надо! Ремнем!

— Так ведь некому! — тут же отозвалась из кухни мама.

Папа махнул на маму рукой, а Вите тихонько шепнул:

— Герой с дырой... Иди уж.

* * *

И вот теперь ребята с соседского — в обычное время враждебного — двора эту трубу вспомнили. 'В обычное время' — это когда не шла война с Тэнтеком. В такие мирные дни дворы пятиэтажек начинали тихо воевать друг с другом, но не сильно, не до драк. А вот когда случалась война, то на Тэнтек выходили все пятиэтажки, забыв на время старые обиды.

Но сейчас, зимой, да еще в мороз, был полный мир. И всё-таки светилось что-то в круглых глазах румяного, что Вите не очень-то нравилось.

Всё произошло быстро, неожиданно, и как во сне. Витя почти не запомнил, как именно это произошло, и что было после, тоже помнил плохо.

— Если ты такой герой, покажи фокус, — сказал тогда румяный.

— К-к-ка-акой?

— Да простой! — засмеялся румяный. — Видишь вот эту трубу?

Он навалился плечом на железный столбик, поддерживавший бетонный козырек подъезда.

— Н-ну... — неуверенно отозвался Витя.

— Чего 'ну'? Давай, лизни её!

Витя не поверил своим ушам. И от удивления даже выговорил почти без запинки:

— Лизнуть?

— Ага! — прищурился румяный. — Что, слабо?

Он повернулся к своим друзьям:

— Ну, а вы говорили — герой.

— Так ведь трубу пробежал, — шмыгнул носом самый маленький из них.

— Одну пробежал, а другую просто лизнуть боится!

Витя переводил взгляд с безмятежного лица румяного на трубу, на лица стоявших чуть в сторонке мальчишек.

— А на спор лизнешь? — спросил вдруг румяный.

— Н-на с-спор? — переспросил Витя.

Один из мальчишек шевельнулся:

— Слышь, Плохиш! А ну его. У него отец мильтон.

— Ну и чо? Во напугал! А у меня пахан — вор в законе, понял?

Румяный резко повернулся к Вите. Лицо его было злым.

— Что, мильтоновский сынок, испугался, да? Испугался?

И — Витя сам не понял, как это произошло, будто его толкнул кто-то, — вдруг шагнул к трубе и лизнул её...

Лизнуть он, конечно, не сумел. Он стоял, уперевшись носом в трубу и выпучив глаза, потому что язык намертво прилип к железяке.

— Во даёт! — удивился румяный. — А я думал: слабо... Вяжем коцы, фраера!

И они внезапно исчезли. А Витя стоял, и с ужасом начинал понимать, что случилось нечто страшное и непоправимое. Скосив один глаз, он увидел, как к нему, переваливаясь, подошел один из Староверкиных. Он был ниже Вити почти на две головы, но вел себя по-взрослому.

— Плилип, да? — сказал он. — Ну и дулак.

Обошел вокруг Вити и снова сказал:

— Ну дула-ак...

Появился второй Староверкин, волоча за собой разбитый в мочало кусок лыжины.

— Исо один плилип! — радостно завопил он.

— Молчи, — оборвал его брат, повернулся к Вите:

— Сто, так и будис стоять? Тут это, голячая вода нузна... А только я не могу — папка пьяный, без станов оставит. Ты луцсе отолвись, и беги.

И Витя 'оторвался'. Он взвизгнул и упал спиной в сугроб, ослепнув от жгучей боли.

Как он добежал до дома, боясь разжать рот, который, казалось, был полон крови, как его встретил папа, который, к счастью, пришел домой на обед, — всего этого Витя не помнил. Воспоминания начались уже в ванной, где он стоял, держась руками за раковину и подставляя язык под струю холодной воды.

Папа, кажется, бегал во двор — искал румяного и его товарищей. Никого не нашел, но грозился найти.

Вечером пришла мама. Ругалась и плакала. Потом пришла врачиха, сделала укол и ушла.