Жак Шессе - Людоед

— Ну же, зайдем ко мне, выпьем еще по кружечке пивка!

Дурное предчувствие. Стеснение. Гнев на себя самого. Но в силу мимикрии, всю низость которой Жан Кальме чувствовал как нельзя ясно, он был не способен отказать Молландрю, не мог даже встать и уйти, не попрощавшись. А тот буквально прилип к нему. Наконец они вышли вместе.

— Я и правда живу тут, поблизости, — твердил Молландрю, шагая под холодным дождем.

— Мы только быстренько пропустим по стаканчику и все!

Они шли по авеню Жоржет. Последние троллейбусы возвращались в парк, обдавая тротуары фонтанами грязной воды.

Две минуты спустя они оказались на улице Вилламон.

— Вот здесь, — сказал Молландрю, толкнув дверь высокого дома с цветочной лавкой на первом этаже. Проходя мимо нее, Жан Кальме бессознательно отметил кроваво-красный цвет оранжерейных цикламенов в витрине, ярко освещенной двумя прожекторами.

Молландрю отпер дверь квартиры, включил свет и потянул своего гостя за рукав к кабинету, куда и ввел его с весьма торжественным видом.

— Смотрите, господин Кальме, смотрите! Вам это о чем-нибудь говорит, не правда ли?

Жан Кальме замер на пороге, не в силах двинуться с места; его лицо и подмышки мгновенно взмокли от пота.

Из глубины комнаты, из-под знамени Третьего рейха, украшенного двуглавым орлом и свастикой, на него глядел с огромной фотографии Гитлер, совсем как живой. Рядом были выставлены самые разнообразные трофеи, награды и прочие «экспонаты» — военные кресты, сигнальные флажки, оружие, фотографии, гербы немецких земель…

Молландрю положил руку на плечо Жана Кальме:

— Ну что, господин Кальме, я вижу, вас поразил мой маленький музей? Взгляните-ка сюда!

Эта вещь — большая редкость. Я знаю людей, которые выложили бы за нее целое состояние.

И он развернул на столе черную нарукавную повязку с серебристой каймой и такой же надписью: «SS — Schule Braunschweig».

— Это одна из двух военных школ СС, господин Кальме. Представляете?

Он благоговейно погладил черную ткань, лаская взглядом серебристые готические буквы, затем протянул повязку Жану Кальме, который вздрогнул, словно коснулся змеи, и поспешил вернуть ее на стол.

— Военная школа СС! — мечтательно повторял Молландрю. — Откройте-ка этот альбом, господин Кальме!

И он сунул ему в руки толстую тетрадь, переплетенную, как альбом для семейных фотографий; здесь, однако, были совсем другие снимки — военные парады, концерты, торжественные построения прославленных полков.

— Но вы же пришли выпить пива, господин Кальме! Что это я, совсем забыл!

Он исчез, в кухне хлопнула дверца холодильника, и Жан Кальме услышал позвякивание бутылок и стаканов. Он сел в кресло и стал ждать, обливаясь потом, не в силах отвести глаз от красного знамени со свастикой в центре, которая, чудилось ему, непрестанно вращается и хищно шевелит своими крючковатыми лапами, напоминая злобного паука. Под знаменем, из черной рамки, на него взирал Адольф Гитлер; он глядел так пристально и настойчиво, словно пытался заговорить с гостем сквозь разделяющие их пространство и время, словно хотел любой ценой привлечь на свою сторону этого испуганного человечка, сидевшего в кабинете его обожателя.

Молландрю вернулся из кухни с бутылками и начал разливать пиво.

— Наедине с нашим фюрером, а, господин Кальме? Я вполне согласен с вами — на этом портрете он как живой! Да, он живет! Он призывает нас! Посмотрите на эту властную осанку, на этот магнетический взгляд! — И он добавил — наивно, как бы про себя:

— Не знаю, что бы я делал без этой фотографии… — И тут же продолжил в полный голос:

— Мне подарил этот снимок истинный наци, один из секретарей комендатуры Лиона, в знак своего доверия.

Да, эта фотография о многом говорит; наш фюрер не умер, господин Кальме. Он жив, как жив его гениальный план создания Великого рейха и реальной, единой Европы. Взгляните и постарайтесь понять смысл нашего символа — свастики. Вы видите? Она живет, она непрерывно вращается — как Солнце, как Земля, как планеты; это воплощение жизни, которую ничто не может остановить! И к тому же этот знак прост и доходчив: на любом писсуаре, куда ни зайди, вы увидите на стене свастику, нацарапанную булавкой, нарисованную карандашом, намалеванную краской или чем угодно, но он всегда на глазах, этот символ, он сияет, он излучает мощь, он непреложно свидетельствует, что никому не удастся стереть из нашей памяти крест Великого рейха!

И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Молландрю поставил бокал на стол, быстро подошел к портрету Гитлера, замер в двух метрах от него, звучно щелкнул каблуками и, воздев руку, прокричал: