Элис Манро - Дороже самой жизни (сборник)

Только одна женщина среди присутствовавших (если не считать Корри) была центром внимания. Она была одета именно так, как, по представлениям Корри, следовало одеваться на похороны. Прекрасное серовато-сиреневое платье и летняя шляпка скромного серого цвета.

Женщину подвели к Корри, чтобы представить их друг другу. У нее на шее висела скромная нитка натурального жемчуга.

— Ах да, — женщина говорила тихо, и голос звучал настолько радушно, насколько это допускалось приличиями в данном случае, — вы, значит, Корри. Я о вас так много слышала. Хотя мы никогда не встречались, но у меня было такое ощущение, словно мы знакомы. Но вы, наверно, не знаете, кто я.

Она назвала имя, но Корри оно ни о чем не сказало. Женщина встряхнула головой и чуть виновато рассмеялась:

— Лилиан работала у нас с тех самых пор, как переехала в Китченер. Дети ее обожали. И потом внуки тоже. Просто без ума от нее были. Боже мой! Когда у нее был выходной, я оказывалась никуда не годной заменой. Мы все ее обожали, правду сказать.

Голос звучал растерянно и вместе с тем восторженно. Подобные женщины это умеют — совершенно очаровательным образом полностью принижать себя в разговоре. Должно быть, она понимала, что Корри — единственная среди собравшихся, кто говорит с ней на одном языке и не примет сказанного за чистую монету.

— Я не знала, что она болела, — сказала Корри.

— Она так быстро сгорела, — сказала женщина с чайником в руках.

Она предложила еще чаю даме в жемчугах и получила отказ.

— Да, в этом возрасте люди уходят быстрее, чем старики. Сколько времени она пробыла в больнице? — слегка угрожающим тоном спросила женщина с чайником у дамы в жемчугах.

— Дайте припомнить… Дней десять?

— Даже меньше, я слыхала. А когда сообщили ее родне, осталось еще меньше времени.

— Она была очень скромным человеком. — Работодательница Лилиан говорила тихо, но не собиралась никому уступать. — Не из тех, кто поднимает шум вокруг себя.

— Да, это правда, — сказала Корри.

Тут пришла плотная улыбчивая молодая женщина и представилась — она оказалась священником.

— Мы о Лилиан говорим? — Она в изумлении покачала головой. — Лилиан была святым человеком. Редким человеком.

Все согласились. В том числе Корри.

«Я подозреваю мадам настоятельницу», — написала Корри Говарду в длинном письме, которое начала составлять в уме по дороге домой.

Тем же вечером она села и принялась на самом деле писать это письмо, хотя отправить его сразу все равно не смогла бы — Говард с семьей уехал на пару недель на дачу в Маскоку. Он заранее описывал в разговорах с Корри, на что будет похож этот отдых: «Все не в своей тарелке, жена вдали от своей политики, я вдали от своего пианино». Но отказываться от ритуала никто из них не хотел.

«Конечно, не стоит думать, что церковь построена именно за счет неправедно нажитого богатства Лилиан, — написала Корри. — Но я уверена, что по крайней мере колокольня воздвигнута на ее деньги. Да и колокольня-то ужасно нелепая. Мне до сих пор не приходило в голову, как предательски выглядят эти крыши в форме перевернутых рожков от мороженого. Они просто кричат о полной утрате веры. Люди, сами о том не подозревая, выдают себя с головой».

Она скомкала письмо и начала заново, в более торжествующем ключе.

«Время шантажа миновало, перестало; и голос горлицы слышен в стране нашей».

Она писала о том, что даже сама не подозревала, каким грузом висел на ней шантаж, и поняла это лишь теперь. Дело не в деньгах — он прекрасно знает, что деньги для нее ничего не значат, и к тому же из-за инфляции сумма с годами уменьшилась, хотя Лилиан, кажется, этого не осознавала. Дело в ощущении шаткости, в том, что полная безопасность казалась недостижимой, в бремени, отягчавшем их долгую любовь, — вот отчего Корри была несчастна. И вспоминала об этом каждый раз, когда проходила мимо почтового ящика.

А может быть, Говард узнает новость раньше, чем получит ее письмо? Нет, это невозможно. Да и вообще, он еще не в том возрасте, когда читают раздел некрологов.

Она клала купюры особого назначения в конверт и передавала Говарду два раза в год: в феврале и в августе. Надо полагать, потом он пересчитывал деньги, печатал на конверте имя Лилиан и клал конверт в ее абонентский ящик.

Вопрос вот в чем: успел ли Говард заглянуть в ящик и проверить, исчез ли оттуда очередной конверт? Когда Корри отдавала Говарду деньги, Лилиан была еще жива, но, конечно, уже не в состоянии забрать их. Конечно, не в состоянии.