Алексей Федотов - Семирамида

— Хочешь, научу тебя гадать? — озорно улыбаясь, спросила её молодая цыганка Настя.

— Нет уж, спасибо, нагадалась я на всю жизнь! — ответила Семирамида.

— Да ты что! А как ты гадала? — заинтересовалась девушка.

Пришлось рассказать ей про книги. Та рассмеялась:

— Все в голове, как говорит бабушка Эсмеральда. Будет то, во что ты веришь!

Гадать Семирамида категорически не хотела, но чем-то ей нужно было заниматься: ведь при всем добром отношении цыгане не могли бесконечно содержать её и Вардгеса. Молодая ассирийка научилась варить жвачку, а торговать она уже умела.

Через некоторое время она ушла от цыган к подруге детства, которая жила со старшим братом. На нахичеванском рынке Семирамида все более осваивалась. Сначала ей давали товар на реализацию, затем она и сама стала перекупать вещи. Как она вспоминала, «так научилась, что из одного рубля могла сделать сто».

Южный рынок — это он сегодня такой же, как и в Центральной России. А тогда это был особый мир со своим неповторимым колоритом. Стоит шум, идут диалоги торгующихся продавцов и покупателей. Каждый из них доказывает своё, а в результате все довольны: покупатель — тем, что смог настолько снизить цену, продавец — тем, что сумел её так поднять… На этом рынке большую роль играл криминал, здесь царили свои законы, отличавшиеся от советских.

Семирамида чувствовала себя на рынке как рыба в воде. Её мать была очень предприимчива, за что и поплатилась. Видимо, у дочери эта торговая жилка была наследственной, хотя, как потом она поняла, до Вардии ей было все же далеко.

Новые проблемы пришли с неожиданной стороны. Подруга и её брат выпивали. Постоялица сначала отказывалась, потому что с ней был сын, но со временем начала выпивать, сначала понемногу, но все чаще. На рынке — кофе с коньяком, дома — рюмка водки. «Это же совсем немного, — думала она. — Только, чтобы взбодриться». Но в кофе постепенно стала добавлять не тридцать, а сорок граммов коньяка, рюмка же водки из сорокаграммовой незаметно превратилась в стограммовую.

Однажды встретила свою русскую подругу Нину, с которой дружила с четырёх лет.

— Семирамида, ты ли это? — окликнула она её на рынке.

— Ниночка! — обрадовалась ассирийка.

— Как ты живёшь?

— Да вот торгую… Вардгес! — вдруг окликнула она сына и, виновато улыбнувшись, сказала подруге: — Ходит со мной на рынок, все его здесь любят, норовят сунуть пирожок, так он так объедается, что живот болит… А как ты?

— У меня все хорошо.

— Хочешь кофе? — предложила Семирамида.

— Нет, спасибо.

— А я выпью полчашки, — Семирамида достала термос, налила себе кофе, капнула в него что-то из фляжки.

— Это что? — спросила Нина.

— Коньяк. Очень хорошо с кофе, я раньше даже и не знала. Ты не пробовала?

— Нет, — чуть поморщившись, ответила подруга. — А где же вы живёте с Вардгесом?

— Да у моей знакомой, — ответила не заметившая презрительной гримаски ассирийка.

— А как же ваша квартира, которую получила тётя Вардия?

— Там Лилита живёт с семьёй. Думаю вот, не разменять ли её?

— А почему бы и нет? Чем твоя сестра лучше тебя? Ты должна по чужим людям мотаться, а она жить барыней!

— Ты только не говори пока ничего никому!

— Что за разговор! Конечно, не скажу!

Пообещав молчать, Нина в тот же день позвонила Лилите и сказала, что её сестра хочет разменять квартиру, а деньги пропить. Да и сына нужно у неё забрать: он голодный, пирожки выпрашивает у людей…

Лилита написала Вардии; та прислала Семирамиде письмо с просьбой не менять квартиру, дать ей возможность иметь пристанище, когда она освободится, и отдать сына сестре, чтобы у той не забрали излишки жилплощади. И та послушалась мать, о чем потом жалела.

На закате жизни она вспоминала об этом так: «Наверное, любовь к маме замутила мой разум. Я очень любила маму, и если бы она попросила мою жизнь, я отдала бы, не задумываясь. Я слышала, что благими намерениями устлана дорога в ад. Как мог мой сын вырасти добрым и ласковым, если он с детства слышал: «твоя бабка тюремщица, а мать алкашка»… Семирамида отдала сына сестре, Вардгес вырос хитрым, не любящим никого, только деньги.

Семирамида стала много пить. И на рынке, и дома. Она чувствовала себя никчёмной, никому не нужной. Иногда женщина могла не пить, но тогда наутро её глаза были опухшими от слез, выплаканных за бессонную ночь. Мир представлялся ей жестоким и злым настолько, что на него просто невозможно смотреть трезвыми глазами. О своём состоянии женщина потом написала так: «Однажды, чтобы скрыть боль, человек надевает маску падшего, но если носить её постоянно, то она прирастёт к нему. Он станет тем, за чьей маской прячется». Как все алкоголики, она считала, что во всех её бедах был виноват кто угодно, только не она сама.