Татьяна Харитонова: Цена одиночества

— О! Махровый эгоист!

— А у тебя не так было?

— Любой девушке надо внимание, чтобы слушали, заботились, предвосхищали желания.

— Это тупик. Ёжики.

— Почему ёжики?

— Все в собственных требованиях, как в иголках. Кололи друг друга. Короче, я шёл пешком. И вдруг, все краски стёрлись, растворились — и вот — вокруг оно, одиночество. Настоящее. Реальное. Я получил то, к чему стремился. Не знаю, сколько времени я метался, как тигр в клетке. Пытался выйти, порой шёл до изнеможения, падал, забывался во сне, просыпался, брёл снова. Ты не представляешь, как это было страшно. Хотелось увидеть что-то, кроме этого песка и неба. В психологии это называется сенсорной депривацией [1] Сенсорная депривация — состояние сознания, лишенного внешних раздражителей. Выражается галлюцинациями. . Ни звуков, ни красок, ничего живого. Через какое-то время у меня начались галлюцинации — я стал слышать звуки, видеть невероятные картины. Потом собрался. Стало легче.

— Как?

— Я стал молиться. Сначала своими словами. А потом вспомнил ОТЧЕ НАШ, бабушка в детстве научила. Шептал, шептал. Всё отступило. Я собрался и стал думать.

— А когда ты понял, что твоё воображение может дать тебе всё, что ты хочешь?

— Не сразу, слава Богу. И это хорошо. Моя память стала подбрасывать мне удивительные факты. Вот так, бредя по песку, я вдруг вспомнил Каина, убившего брата. Помнишь? Первая кровь, пролившаяся на земле? Каин точно так бежал от людей.

— Но ты никого не убил? Зачем эти сравнения?

— Я не знаю, не знаю. Просто так жить больше не смогу, это тупик. Я попытался найти ответ в психологии. И там — чушь. Про Фрейда ты знаешь. Америка, практичная красотка с гуинпленовой фарфоровой улыбкой исповедует психологию дрессировщика Дурова «стимул-реакция», назвав это течение бихевиоризмом. Где там душа? Нет, одни внутренние органы.

— Ну, напрасно ты так. Ты всё утрируешь, выдёргиваешь сплошной негатив.

— Ну, а ты? Чему хорошему научила тебя твоя биология? То, что мы от обезьян? То, что мы — часть пищевой цепочки?

— Да, именно так!

— Завыть с тоски. Я не верю, что я от обезьяны. Хотя, иногда верю, конечно. Бывает. Но если бы поверил — оскотинился бы окончательно, вот в чем вопрос.

— И в эволюцию не веришь?

— И в эволюцию не верю. Бред чистой воды, чушь. Да вы и сами не верите! Просто, если теория Дарвина рухнет, вы рухнете вместе с ней.

— О чём ты? Какая чушь? Миллионы доказательств эволюции.

— Один жираф вдребезги разбивает вашего Дарвина своей шеей. Если бы он эволюционировал постепенно, взращивая свою шею по сантиметру в год, никогда бы он не стал жирафом — уникальным, невероятно красиво продуманным существом с дополнительными клапанами, помогающему сердцу качать кровь в его мозг. И заметь — ни инфарктов, ни кислородного голодания у него нет.

Марк замер, внимательно посмотрел на Леру. Она смотрела куда-то в сторону, накручивая на палец прядку волос.

— Аллё! Ты меня слышишь? — щёлкнул пальцами.

— Слышу. — подняла глаза.

— Послушай, я произвожу впечатление сумасшедшего?

— Если честно, да. Я так подумала сразу.

— Почему?

— Ну, эти сверхценные идеи. Глобальные мысли на фоне разорванных джинсов. Босые ноги. Ну, кто ты? Не знаю.

— Я и сам так иногда думаю. Только вот, почему думать не так, как все — это обязательно сумасшествие.

— Ты хочешь сказать, все неправы?

— Коллективизм — способность жертвовать личными целями при неспособности их достигать.

— А какая у тебя цель?

— Сейчас — простая. Я тебе спою. — Марк ушел в палатку и вернулся с гитарой.

— Ого! Мне здесь нравится.

Марк тронул струны, они откликнулись, зазвучали. Потом он запел. Голос его, глуховатый, с хрипотцой стучал по песку, по прозрачному воздуху, и даже по далёкой сиреневой горе.

Опустошённые тщетной надеждой,

Мы — просто пленники собственных грёз,

Света лишённые, в Боге невежды,

Мчимся среди остывающих звёзд

С утра — привычная гонка по кругу,

Дела, заботы, которых не счесть

Игра, где мы потеряли друг друга,

Скажи, зачем нужна благая весть?

Крылья — сброшены на землю,

Мы больше никогда не полетим на свет!

И в этой позабытой Господом Вселенной

Не надо звать любовь — её здесь больше нет!

Мы были нищими, мы были святы,

Небо лучилось от нашей любви

Но, искушением мира объяты —

Мы стали просто чужими людьми:

Опустошённые тщетной надеждой,