Мариан Фредрикссон - Анна, Ханна и Юханна

— Привет, мамочка, — сказала она. — Хочешь, скажу, что мне приснилось сегодня ночью? Мне снилась та норвежская мельница, о которой ты мне рассказывала.

Момент счастья безвозвратно канул в небытие, но Анна продолжала говорить, делая долгие, многозначительные паузы. Обычно именно так говорят со взрослыми.

— Это напомнило мне о том, как мы были там в первый раз, ты и я. Ты наверняка помнишь, какой это был замечательный летний день, а я так радовалась твоим рассказам. Мы сидели на большом камне на берегу озера, помнишь? Ты рассказывала о пещере, куда вы бежали, потому что думали, что будет война с Норвегией, рассказывала, как там жили и как мерзли. Ты еще говорила, что спала под мышкой у своего папы.

Наверное, она выдавала желаемое за действительное, но Анне показалось, что лицо старухи оживилось, что по нему скользнуло выражение сначала удивления, а потом радости.

Анна улыбнулась.

«Это всего лишь мое воображение, плод внушения. Я же понимаю, что это невозможно, но я хочу в это верить. Мама, мамочка, не уходи, останься, побудь со мной».

Анна продолжала говорить — о водопаде и лесе, хотя лицо, живое лицо матери снова исчезло. Но Анна упрямо проговорила:

— Я часто пыталась представить себе, каково было спать там, в пещере. Там же ужасно сыро, огня вы не разводили, а значит, ели холодную пищу.

Теперь у Анны не было никаких сомнений — лицо матери дрогнуло и даже на этот раз повеселело.

Мать попыталась улыбнуться Анне, но такое напряжение было превыше ее сил, и улыбка осталась пустой гримасой. Но чудо не исчезало, карие глаза Юханны осмысленно смотрели в глаза дочери.

В следующий момент мать уснула. Анна продолжала сидеть возле кровати. Через полчаса дверь открылась, и на пороге появилась голубоглазая медсестра.

— Сейчас мы переоденем больную и поменяем белье.

Анна встала, наклонилась к уху матери и прошептала: «Спасибо». Когда она ушла, старуха сразу же принялась громко кричать.

Анна объехала берег, остановилась и некоторое время сидела в машине, глядя на мыс, где училась когда-то плавать. Зеленая трава и блестящие камни пляжа, пригорки и выступы, между скалами прячется лодочная мастерская, скромные домики, местами обложенные кирпичом и так ловко подправленные, что исправления были абсолютно незаметны; дальше, в предгорье, раскинулись знакомые с детства луга, где было полно земляники и васильков, где перед рядами домов важно лежали коровы. Ряды домов издали были похожи на опрокинутый на бок небоскреб. Все казалось чужим и незнакомым, теми же остались только море и острова, проступающие на горизонте плоскими низкими контурами.

Утерянный мир, утерянная страна, утерянное безвозвратно детство.

«Однажды мы шли на тот мыс, взявшись за руки. Шли с пледом и котомкой с едой. Там лежали бутерброды. Для себя ты взяла кофе, а для меня сок. Мне хотелось казаться взрослой», — вспомнила Анна и помрачнела. Одновременно с печалью она ощутила и раздражение. Почему все заканчивается так мерзко, так варварски?

«Моя мама была красива, как этот пейзаж, а теперь она разваливается на глазах, а я пытаюсь научиться принимать это со смирением. Со временем, и очень скоро, я тоже стану старой».

Пора ехать домой. Впрочем, спешить ей некуда, ведь отец спит.

Тихо, как вор, она проникла в дом и после недолгих поисков обнаружила наконец то, что давно хотела найти — фотоальбом. Но снимки не пробудили и не оживили память. Это были всего лишь внешние картинки, констатация фактов. Да, тогда все выглядело так.

Она осторожно выдвинула ящик стола, чтобы положить на место старый альбом. Он не хотел помещаться в ящике, и Анне потребовалось какое-то время, чтобы понять почему. Она отложила альбом и заглянула в ящик. Под цветной бумагой, которой мама в незапамятные времена выстлала дно, лежала еще одна фотография, под стеклом и в рамке. Бабушка!

Анна отвела взгляд от фотографии и удивленно посмотрела на стену, где всегда висела эта фотография, рядом с такими же портретами других бабушек и дедушек, детей и внуков. Да, так и есть, портрет висел там, об этом говорило и пятно на выцветших обоях.

Что за причуда? Зачем отцу понадобилось снимать со стены фото бабушки? Он ее не любил? Но сам ли он снял портрет?

«Да и что я, собственно говоря, знаю? Что, вообще, можно знать о родителях? А о детях? И почему это так важно? Почему мы воспринимаем как недостаток отсутствие воспоминаний и понимания? Для меня это как пустота, которую надо заполнить. Как будто у меня не было детства, а только рассказы о нем, о том, что тогда происходило, а может быть, и не происходило вовсе».