Мария Амор - Пальмы в долине Иордана

Далия не удерживается и замечает:

— Ну конечно! В таком случае не перестрелять друг друга было просто малодушием!

Но мне, что делать мне?! Оказывается, я попала в неправильный Гиват-Хаим!

— Почему же мне никто ничего не сказал… — потеряно лепечу, уже сама готовая на отмежевание от оголтелых сталинских сторонников.

— Саша, не обращай внимания, — приходит мне на помощь наша начальница. — Это в пятидесятые годы было актуально, а сегодня вся разница — те читают газету “Давар”, а мы — “Аль а-Мишмар”!

– “Давар” — дрянь газета! — непримиримо заявляет Эстер. — Далия, я себе взяла полметра от этой фланели, и семьдесят пять сантиметров вот этого ситца. Вычти с меня!

Она собирается после обеда шить городским внукам. Далия небрежно машет рукой:

— Неважно, Эстер, это остатки, никому это не нужно!

Но от Эстер не отмахнешься.

— Вычти! Не твое добро, чтобы им разбрасываться! Я ради всего этого всю жизнь проработала, и теперь имею полное право, чтобы ты его берегла и с меня вычитала! — она любовно разглаживает куски материи, наверное, представляя в них своих внучат.

Далия садится рядом со мной и показывает, как обметывать петли. Я спрашиваю:

— А сегодня — мы к какой партии принадлежим?

— Движение, конечно, поддерживает Рабочую партию, но члены кибуца имеют право и думать, и голосовать как хотят. Особенно теперь, когда Ликуд у власти… Вон, Шмулик за них голосовал! Отнекивается, но шила-то в мешке не утаишь!

Учитывая, что голосование тайное, я поражена прозорливостью товарищей.

— Как это здесь все всё про всех знают?

— Ну, разумеется! Здесь же все друг друга постоянно под рентгеном рассматривают! — пожимает она плечами.

Вечером, когда я рассказываю Рони о происшествии с Рути, он удивляется:

— С чего бы это Рути ревновать? Ведь не он ей изменял, а наоборот, она ему?

— А тот, кто изменил, после этого сам не может поверить в верность другого, вот и ревнует, — я невольно пускаюсь в дебри психоанализа, внимательно наблюдая за сердечным другом.

Рони смеется, притягивает меня к себе и небрежно замечает:

— Не волнуйся, я тебя ни к кому не ревную, — и мне почему-то становится больно.

Несмотря на неприятный случай с Рути, я понимаю, что никто не хочет намеренно меня обидеть, я не отверженная. Просто каждый садится с теми, с кем работает, или с кем дружит, а у меня все еще нет ни единой подруги.

Но это понимание не облегчает те пятницы, когда Рони занят на дежурстве, и мне приходится самостоятельно отправляться на праздничный ужин — встречу субботы. Дежурств здесь много — каждый третий или четвертый выходной. Девушки работают в детских домах и в столовой, чтобы люди всегда были сыты и дети присмотрены, а мужчины — в коровнике, в индюшатнике и на любых других горячих участках хозяйства.

Праздники и даже еженедельный приход царицы-субботы справляются в кибуце с большой помпой: пусть не читаются молитвы и нет даже кошерной пищи, но зато имеет место “замена религиозного смысла праздника национальным наполнением”. Рош а-шана превращается в простой еврейский Новый год, Шавуот — в праздник урожая, Песах — в исход евреев из диаспоры… Легче всего с Ханукой, которая символизирует победу над греками, а остальные, менее податливые даты, включая Судный день, все же обеспечивают вескую причину поесть, повеселиться и отдохнуть.

Только Эстер принципиально выходит на работу в Йом-Кипур:

— Бога нет! — убежденно заявляет она. — А значит, и никакого страшного суда тоже не существует! Так что радоваться нечего!

Довольная неопровержимой логикой своего довода, воинствующая атеистка бесстрашно прихлебывает йогурт и осторожно жует вставными челюстями предварительно растертый вилкой банан, демонстративно оскверняя пост назло раввинам, религиозным предрассудкам и прочим средневековым мракобесиям, несовместимым с прогрессивным обликом социалиста-кибуцника.

Нынешние поколения не сплошь убежденные богоборцы, в праздничные вечера все наряжаются и семьями и группами сходятся в торжественно освещенную и украшенную столовую. Оказаться в такой день неприкаянной немыслимо. Я прилагаю унизительные усилия, чтобы заранее договориться прийти с кем-нибудь вместе, но если не удается — предпочитаю остаться в своей комнате голодной.

С одной стороны, в кибуце бурлящая динамика общественной жизни обязывает постоянно быть среди людей, а с другой стороны — обрекает на тяжкие муки одиночества в толпе…