Леонид Костюков - Великая страна

В эту минуту рухнули перекрытия на заводе Эванса — предположительно, от дождя и ветра, поскольку управляющий был нерадив и не докладывал старику Эвансу о состоянии оборудования. Пьянчужка Малкин как раз отдыхал на ближнем сеновале, уворачиваясь от водяных струек из дыр в крыше, кутаясь во что попало и пытаясь заснуть. Он видел, как медленно подрубались гниловатые балки, как небольшими фонтанами там и сям вылетали осколки стекла, как косились и падали металлические опоры, как вздымалась бетонная пыль. Пьянчужку Малкина поразила почти полная бесшумность происходящего — а ведь звук для человека является сигналом опасности, так вот, в относительной тишине это разрушение происходило как должное, будто так и было надо . Малкин снова и снова рассказывал впоследствии об увиденном и стоявшем за ним Смысле — за стакан и просто так, бескорыстно, сам подрывая собственные расценки.

Впрочем, он с детства был глуповат.

— Опс, — кратко отреагировал мистер Смит. Никто не заметил, как он вошел и оказался на довольно близком к чану месте. Вот теперь все заметили, как вошел Майк Гринвуд, но ведь это уже после слова опс .

— Скажите, уважаемый, — первым (через долгую секунду) очнулся Мак Бишоп, — что вы хотели сказать этим вашим опс ?

— Что если здесь есть сотрудники моего доброго друга Ника Эванса, они могут завтра поспать подольше. Его завод рухнул и внес наконец посильный вклад в экологическую программу штата.

— Что же, сэр, все имеет свое начало и свой конец, не быть же заводу Эванса исключением. А откуда вы это узнали, позвольте спросить?

— Услышал, — ответил Смит откровенно и просто. — Когда долго живешь, узнаешь звуки, как старых друзей. Гнилое дерево трещит, но невесело, словно жалуясь на судьбу. Стекло бьется тоненько и звонко, словно прихорашивается, а не умирает. А железо падает на бетон как бы с глуховатым эхом, потому что сперва оно падает, а потом трескается бетон. И уж совсем глупо было бы перепутать эти фиоритуры с каким-нибудь банальным ветром, громом или дождем.

— Здравствуй, Смит, — сказала Мэгги.

— Здравствуй, Мэгги, — ответил Смит.

— В такой поздний час, — резюмировала Катарина, — в цеху никого не должно быть, а об этой рухляди жалеть не приходится. Майк, выпей пунш. И вы, господин… Смит?

— Точно так, мэм. С превеликим удовольствием, мэм.

Майк, чтобы удобнее прихватить кружку, переложил в левую руку блестящий шарик. По нему скакнул луч, шарик вспыхнул необычным ярко-фиолетовым цветом. Сразу несколько человек обратили внимание на шарик.

— Так твою, Гринвуд! Что за балдежный шарик?!

— Ты подаришь его кому-то или разыграешь?

— Аукцион!

Это слово, вброшенное в зал, возымело действие. Быстрее, чем вы бы вспомнили столицу Массачусетса, все расселись по лавкам и табуретам, оставив Майка стоящим в центре в некотором одиночестве. Он откашлялся, отхлебнул пунш и начал:

Майк прокашлялся и начал:

— Эдди и Сюзанна выросли рядом, но никогда не видели друг дружку…

Тут мгновенно установилась тишина — и так же мгновенно была нарушена, пока Майк набирал воздух для второй фразы.

— Да, это так! Я свидетельствую об этом, но, с другой стороны, что нам до Эдди и Сюзанны?!

Общество, обомлев, обернулось к мистеру Смиту, который обходил каждого встречного по плавному виражу так естественно, словно люди были манекенами. Присягну на Билле о Правах — не в одном животе от изумления взбурлил пунш.

— Восемь человек в этом зале, да, восемь человек могут продолжить эту историю и не прерываясь довести до счастливого конца; могут упаковать в нее чудесный магический шарик — да, драгоценный Майк, кстати, я видел такие шарики на ярмарке в Милуоки по три доллара за пару; если вы приобрели их дороже, это наводит тень на вашу коммерческую репутацию. Так вот, эти истории, лежа в ряду, обесценивают одна другие, как всякий конвейерный товар. Восемь, леди и джентльмены, восемь равноценных историй, одна правдивая и семь… практически правдивых, потому что они вполне могли произойти, но на этой кишащей людьми планете уже произошло столько невероятного, что все вероятное произошло точно и многократно…

Опытный оратор, Смит не мог не понимать, что сильнейшим словом в его речи является это самое восемь , выдающее необъяснимое знание аудитории (или это знание превосходно имитирующее). К этой минуте сменился не только рассказчик. Героями исподволь стали не Эдди и Сюзанна, — горько соглашаться со Смитом, но что нам до них?! — а Тревор и Мак, Клаудиа и Катарина, мы с вами, наконец. У нескольких исправных налогоплательщиков слегка засвербило в задах, потому что неприятно подозревать собственную жизнь в мозгу федерального агента, раскромсанной и снабженной ярлыками. И дело тут вовсе не в уголовной ответственности, да и какая там серьезная ответственность за жалкие… да и свидетелей… да и улик… да и давно это было… словом, попросту как-то неудобно, вроде как появиться перед обществом в подштанниках из галантереи Клермо, хотя ничего позорного нет в самих по себе этих подштанниках, вполне состоятельные подштанники. Смит между тем продолжал: