Леонид Костюков - Великая страна

— Мне ли этого не помнить, сэр! Вы будете смеяться, но я видел вас не где-нибудь, а в оптическом прицеле.

— Это действительно смешно. И что же помешало вам спустить курок?

— Осечка.

Старики посмеялись самым добродушным образом, похлопывая друг друга по плечам.

— Да, сэр, — продолжал мистер Смит (если, конечно, вы сами еще не поняли, что это был мистер Смит), — человеческое оружие так ненадежно. Вы просто не представляете себе, насколько ненадежно человеческое оружие. Однажды я видел бамбук, проросший сквозь приклад. Жизнь одолела смерть так буквально и явственно, что мне стало обидно за смерть. Да, сэр.

— Не желаете ли, мистер Смит, пройти внутрь и принять участие в варке пунша?

— Вы помните мое имя и приглашаете меня войти? Не знаю, чему больше удивляться и радоваться.

— Мы рады гостям, сэр. Что же до имени, то я припомнил только фамилию.

— Вы прочитали ее в оптическом прицеле?

— Куда мне, сэр, хотя я знавал людей, способных на такое. Мы с вами входили в совет попечителей одной благотворительной организации…

— Как же! Ее ограбил этот смеющийся хлыщ… как его, бишь…

— Симпсон.

— Именно! Ваша память работает как Дженерал Электрик, сэр. Не правда ли, подлец этот Симпсон?

— Бог знает, сударь. Я не вникал в его реальные обстоятельства. А без этого трудно судить наверняка.

— Странная нерешительность для человека, чье зрение воспитано оптическим прицелом.

— Годы смягчают человека, сэр.

— И то правда.

Они постояли еще, улыбаясь один шире другого.

— Вы, однако, не все вспомнили, — заговорил Смит, — в ноябре семьдесят первого…

— В конце октября.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Оба покивали, вспоминая обстоятельства, которые, таким образом, прошли мимо нас с вами, и тут ничего не поделаешь.

— Опять осечка? — спросил Смит сочувственно.

— Нет, сэр. На сей раз мягкость.

— Тоже осечка своего рода.

— Если человека приравнять к оружию, тогда да.

— А разве вы не оружие Господа?

— Мы или я?

— Как вам будет угодно.

— Тем самым нет, сэр. Оружию не бывает угодно или неугодно.

— Хорошему оружию.

— Ну, плохое оружие нельзя назвать оружием. Так и телевизор плохой молоток.

— С вами интересно разговаривать. Итак, мы встречаемся в четвертый раз…

— В пятый, Смити. Пару лет назад, нью-йоркская подземка.

— Я не помню, — сказал мистер Смит так искренне, что черты его лица на миг обрели некое дряхлое своеобразие, — напомните, пожалуйста.

— Охотно. Вы были в мышином костюме с кроваво-красной булавкой, из кармана торчал платок в клеточку, а рядом с вами возвышался цветной напарник в лиловом берете.

— Петерсен. Но как же я вас не заметил?

— Очень просто, сэр. Вы были на работе, а я отдыхал. На отдыхе наблюдательность обостряется. Например, я поставлю доллар, что за вашей булавкой скрывался микрофон.

— Доллар за мной. И все же, где вы там были? В соседнем вагоне?

— Во встречном поезде.

Смит рассмеялся, но, не встретив поддержки собеседника, осекся.

— Серьезно?

— Как вам будет угодно.

— Я подумаю, — сказал Смит самым серьезным тоном, — я, если вы не против, подумаю, как мне будет угодно.

На этих словах оба дедушки вошли в дом, каждый пропуская другого вперед себя, подобно персонажам русской классики. Снаружи осталась только луна, казалось, еще побелевшая от непонятной злобы. Ветер гулял в кустах вереска и терновника. Тоненько пищали мыши. Им вторили соловьи. А где-то далеко, в миле или двух отсюда, какой-то развязный муж орал на свою жену. Слов было не разобрать — может быть, она разбила молочник, а может быть, неправильно трактовала Божий Закон.

Да еще поскрипывала ржавая крыша на заводе Эванса.

Пунш кипел.

Его поверхность, еще минуту назад ровная так, как только может быть ровной поверхность жидкости, покрылась кратерами, пузырями, вулканами и опрокинутыми чашками. Все ежесекундно менялось, перетекало, плыло. Цвет являлся и ускользал: розовый, темно-зеленый, стальной. Неожиданно в этом хаосе возникло пшеничное зерно. Оно полежало в бурлящей впадинке спокойно, как в колыбели, насмешив зрителей, — и вновь исчезло в смутной глубине чана.

Взгляды всех присутствующих были прикованы к этому струящемуся лику. Впрочем, нет, одно лицо… еще два… еще одиннадцать — обернулись в сторону лестницы, как светоискатели при появлении более сильного источника света.

По лестнице спускалась девушка в розовом платье; за ней шли еще две… казалось, что они несут шлейф, хотя розовое платье было обыкновенным, чуть ниже колена.