Елена Блонди - Инга

— Прекрасно выглядишь. Удивительно просто, после девчачьих твоих шортов и вдруг такое платье. Тебе идет, яблочная зелень и смуглый загар.

— Это мама шила. Для меня.

— Красавица…

В стакане соломинка утыкалась в кубики льда, они толкались, ныряя, и мягко постукивали. Сок. Со льдом. Чуть горьковатый, грейпфрутовый. Инга любила апельсиновый, он будто она на островах, в океане. Но сейчас ей нравился тот, что выбрал Петр.

— Она? Да. Она…

— При чем тут она. Я о тебе.

У него на загорелой шее распахивался ворот рубашки и когда улыбался, зубы блестели так, что у Инги заходилось сердце, и становилось трудно глотать. Но тут она рассмеялась.

— Я? Да ты что. Какая же я красавица. Я низкая. И без фигуры. И еще шея короткая. Лицо квадратное. Как… как квадрат. Волосы никак не ложатся. А еще…

И замолчала, глядя — не слушает, хохочет и машет рукой. Отсмеявшись, Петр вытащил соломинку и в два глотка почти опустошил свой стакан.

— Вот и видно, что ты совсем девчонка. Только зеленые девочки так храбро рассказывают мужчинам о своих недостатках. Которых нет.

— Как это нет, — обиделась Инга.

А Петр кивнул официанту и когда тот исчез, подвинул ей маленькую пузатую рюмочку:

— Ну-ка, для тепла, а то дрожишь вся. Спаивать тебя не буду, но шестнадцать уже есть, надеюсь, меня не посадят, за тридцать грамм коньяка девушке. У всех есть недостатки, даже у знаменитой Венеры Милосской их находят, и в каждом веке разные. Важно не то, что они есть, важно, что вышло в целом, понимаешь? Индивидуальность, человек, уникальный и неповторимый. Есть высокие женщины, есть маленькие. Ты — среднего роста. Ну и что? Есть разные типы сложения — астенический, он сейчас в моде, да. Тощенькие барышни с худыми ногами. Как думаешь, такая барышня смогла бы утащить меня в подводный колодец и нырнуть меня в прекрасную пещеру? Смеешься… Ты не кукла, ты человек. Темная женщина с крепкими ногами и быстрым телом. С глубокими глазами на прекрасном трагическом лице. Тебе в античной трагедии быть. Федра. Или Пенелопа. Ну вот, опять смеешься.

— Вспомнила. В школе, когда русачка нам читала, о Пенелопе, пацаны потом орали, имя кругом, смешное оно.

— Это нам смешное. А у греков — прекрасная история любви и самоотверженности. И насчет талии не ерунди, все у тебя на месте, я видел, забыла?

Смотрел пристально, как темный румянец заливает лоб и щеки. Кивнул.

— Когда станешь женщиной, Инга, девочка, то будешь одним только взглядом убивать мужчин. Не Пенелопа, нет. А вот была такая титанида — чудодева Ехидна, повелительница животных и трав. Самая сильная и самая земная. Ее боялись даже боги Олимпа. Хотя после коварством все же извели. Рот закрой.

Инга засмеялась. Петр подвинул к ней тарелку с салатом.

Под тихую музыку сидели и болтали, больше говорил Петр, но иногда, задавая вопрос, ждал ответа, и она, отвечая, разгоралась, рассказывая, смеялась, пока он снова не указывал ей на тарелки и горшочки, чтоб не забывала о еде.

— Скоро закат, пора и ехать, — сказал, глядя на все еще неподвижный, неизменный свет в проеме двери, — чтоб успеть вернуться к ночи.

— Да.

Потом танцевали, смеясь и бережно обходя бегающих по залу детей, которых распаренные жарой родители втаскивали в зал, кормили и уводили обратно. Столики потихоньку заполнялись народом, и Инга радовалась, что они не поехали в саму Оленевку, остались тут, в туристической зоне, куда, рыча и пыля подкатывают автобусы: тут все такое цветное, разномастное и ее лиственное платье не кажется странным посреди дня.

Петр покачивал ее в танце, время от времени легко целовал в макушку, и это было — счастье…А еще ехать обратно, молча, в темной машине, лежать головой на его руке.

Он усадил ее за стол, смеясь сонно моргающим глазам. И ушел в туалет, заказав по пути кофе.

Скоро уходить. Инга села прямо, оперлась подбородком на руки и разглядывала зал, полный усталых от отдыха людей. Наслаждаясь тем, что она сейчас — часть их, будто приехала тоже, будто в отпуске, на курорте. Оказывается, это здорово — отдыхать вот так.

А вернулся Петр не один. И ее спокойное счастье, съеживаясь, уползло куда-то за локоть, потерялось, испуганное возгласами и громким смехом.

— Петруша, мужик! — орал лысый потный дядька, хлопая Петра по плечу и тряся в воздухе ладонью, — ничего себе, наплавал плечищи, я себе лапу чуть не отбил! Ты чего тут? Ты ж вроде на юбэка собирался пожить? Пасторали, то се, невинные пастушки среди кипарисов и елок? Ирка, зови подавалу, сейчас мы это дело отметим, ну кто б подумал-то, встретиться посреди диких скал, а?